Книга Лимонов - Эмманюэль Каррер

– Надо надеть белую, это шикарнее, – высказался Антон, симпатичный малый, осужденный на тридцать лет за убийство с отягчающими обстоятельствами.

– Но, Антон, – возражает Эдуард, – я же выхожу из тюрьмы, а не из ночного клуба.

– Ну и пусть, все равно, так шикарнее: ведь ты – известный писатель.

– Здесь нет известных писателей, здесь только зэки, – отвечает Эдуард и, еще не окончив фразу, чувствует, как фальшиво она прозвучала. Разумеется, он известный писатель. И, конечно же, его судьба имеет мало общего с судьбой Антона.

С самого утра в колонии все вверх дном: приехали телевизионщики. Их шестеро: журналист, режиссер, оператор, звукооператор и ассистенты, и среди них – три девушки. Поскольку на дворе лето, на них короткие юбки и обтягивающие маечки с глубоким вырезом, от них пахнет духами, но и женщиной также: подмышками, интимными местами. Они сводят с ума стадо зэков, которых надо выстроить на центральном плацу для утренней переклички. Время настоящей переклички давно прошло, съемочная группа на нее опоздала, и теперь режиссер выстраивает мизансцену, исходя из собственных понятий о том, как это должно выглядеть. Начальник надеялся, что телевизионщики выставят вперед физиономии посимпатичнее, как делает он, когда приезжают делегации, но, по мере того, как продвигается съемка, он начинает понимать, что свою задачу режиссер видит не в том, чтобы подчеркнуть достоинства колонии и продемонстрировать сытые лица ее обитателей, а показать, как скандальный писатель Лимонов выходит из этого ада. Несмотря на протесты начальства, ассистентки норовят выставить вперед самые мерзкие рожи, а оператор – снять крупным планом грязные лужи и кучи мусора, что не так просто сделать в колонии образцового содержания. Я не брошу в них камень: я вел себя точно так же, когда снимал в Котельниче эпизод документального фильма о колонии для малолетних преступников, надеясь получить картинку, достойную Дантова ада, и досадуя на то, что натура не соответствует моим ожиданиям.

Среди этой суеты Эдуард послушно делает то, о чем его просили: играет роль самого себя. В сцене переклички, стоя между двумя заключенными с внешностью отпетых висельников, он громко выкрикивает свою фамилию, имя, отчество и статьи приговора. Он делает это в последний раз, но потребуется три дубля, поскольку два первых не устроили режиссера. В следующем эпизоде, в столовой, он старательно выскребает ложкой свою миску, поддерживая «непринужденную беседу» с соседями по столу. «Ведите себя, как всегда, ребята, – повторяет режиссер, – как будто это обычный день».

Но для заключенных этот день – праздник, и они изо всех сил стараются пробиться поближе к виновнику торжества. «Вот так меня видно? А так?» – волнуются они, работая локтями. А он, продолжая вести с ними «непринужденную беседу», от которой на экране останутся лишь его реплики, потому что только ему дали маленький микрофон, думает о том, что зря согласился на эту дурацкую съемку. Ему жаль, что он уходит вот так. И, может быть, вообще жаль, что уходит. Разумеется, ему не терпится вырваться на свободу, увидеть Настю, ребят из НБП, но таким человеком, как здесь, он уже никогда не будет. Можно утверждать, что колония – это ад, но силой духа он умел превратить ее в рай. И она стала для него гостеприимным кровом, как для монаха – его обитель. Ежедневные переклички были его послушанием, медитация – молитвой, и однажды небеса ему открылись. Каждую ночь, под мощный храп всего барака, он тайно упивался собственным могуществом, силой своей сверхчеловеческой души, в которой неприметно совершался процесс, начавшийся на Алтае, когда он был рядом с проводником Золотаревым – освобождение подлинное, бесконечное, о котором он вдруг забеспокоился: не помешает ли ему освобождение сегодняшнее, более скромное и суетное? Он всегда был уверен в том, что его призвание – дойти в познании реальности до самых крайних пределов. А самой реальной была именно здешняя реальность. И вот теперь все кончено. Лучший период его жизни уже пройден.

Эпилог

Москва, декабрь 2009

1

И вот мы возвращаемся к началу этой книги. В тот момент, когда я делал репортаж о Лимонове, он уже четыре года как вышел из тюрьмы. И я не знал ничего из того, что вы только что прочитали: мне понадобилось еще почти четыре года, чтобы собрать материал. Однако я смутно чувствовал, что что-то не так. Впечатление было такое, словно Эдуард постоянно носил на себе маленький микрофон, продолжая играть роль самого себя для телевизионной реальности. Сбылась его мечта: он стал в своей стране знаменитостью – окруженный лестью писатель, Че Гевара на светской тусовке, популярный персонаж из рубрики people. Едва выйдя на свободу, он бросил храбрую маленькую Настю, сменив ее на одну из красавиц категории А, перед которыми никогда не мог устоять: восхитительную молодую актрису, снявшуюся в популярном телесериале «КГБ в смокинге». Тюремное заключение сделало его в глазах молодежи культовой фигурой, союз с Каспаровым – благопристойным политиком, и я не исключаю, что он вполне серьезно размышлял о перспективе прихода к власти в результате бархатной революции, как это случилось с Вацлавом Гавелом.

На самом деле на выборах 2008 года, как читатель, я надеюсь, помнит, все произошло в точности так, как предсказывал английский журналист, с которым я познакомился на пресс-конференции Лимонова-Каспарова. Путин не стал нарушать конституцию, продавливая для себя третий мандат, а весьма удачно применил схему с дублером, используемую в автошколах: новый президент Медведев сидел на месте водителя, а премьер-министр Путин – на месте инструктора. Он давал ученику порулить: нужно было, чтобы тот научился. Когда ученик все делал правильно, он, отеческим жестом, выражал свое одобрение, и тому было не страшно, потому что рядом – опытный человек. Остается непроясненным один вопрос: сядет ли Путин в 2012 году за руль сам, поскольку избираться в третий раз запрещено только после двух сроков подряд? И не решится ли послушный Медведев, почувствовав вкус к власти, оспаривать это право? Не сметет ли он наставника со своего пути, как тот в свое время смел тех, кто сделал его царем?

Заканчивая эту книгу, я много думал о Путине. И чем больше я о нем думал, тем лучше понимал трагедию, постигшую Эдуарда: он полагал, что капитанов Левитиных на его жизненном пути больше не будет, а между тем, когда он уже поверил, что впереди – зеленая улица, дорогу ему преградил супер-капитан Левитин, оказавшийся подполковником. Его звали Владимир Владимирович.

В ходе избирательной кампании 2000 года из печати вышла книга бесед с Путиным под названием «От первого лица». Название, видимо, придумал какой-то пиарщик: оно на редкость удачное. Так можно было бы озаглавить все творчество Лимонова и большую часть моего собственного. А книжку о Путине – уж само собой. Некоторые утверждают, что он изъясняется дубовым языком, – это неправда.

Кроме того, он делает то, что говорит, и говорит то, что делает, а если и врет, то так беззастенчиво, что это даже подкупает. Когда присматриваешься к его жизни, возникает странное впечатление, что перед нами двойник Эдуарда. Он родился на десять лет позже нашего героя, в очень похожей семье: отец – офицер в небольших чинах, мать – домохозяйка, все ютились в одной комнате в большой коммуналке. Мальчик, довольно тщедушный, но отчаянного характера, был воспитан в духе патриотизма, культа Великой победы в Великой войне, уважения к КГБ и гордости за тот ужас, который эта спецслужба внушала слабому в коленках Западу. В подростковом возрасте он, по собственному признанию, водился со шпаной. И не кончил плохо лишь потому, что увлекся дзюдо, которому отдался со всей мальчишеской страстью: его приятели вспоминают, какие дикие вопли доносились из спортзала, где он в одиночку тренировался по воскресеньям. Служить в органы он пошел из романтических соображений, потому что задачей государственной элиты, частью которой он с гордостью себя ощущал, была защита родины. Перестройка внушала ему недоверие, его страшно раздражало, что наши мазохисты (они же – агенты ЦРУ) делали пугало из ГУЛАГа и нагнетали ужасы о преступлениях Сталина, и он не только пережил конец советской империи как великую трагедию ХХ века, но и не стесняется признаться в этом сегодня. В хаосе начала девяностых он оказался среди тех, кто потерял все, кто чувствовал себя одураченным: зарабатывать на жизнь пришлось частным извозом. Придя к власти, он, как и Эдуард, полюбил демонстрировать мускулистый торс – фотографироваться голым до пояса, в камуфляжных брюках с висящим у пояса кинжалом. Как и Эдуард, он сдержан и расчетлив, уверен, что человек человеку – волк, уважает право силы, никакие ценности не считает незыблемыми и, чем бояться самому, предпочитает держать в страхе других.