Книга Мой ангел Крысолов - Ольга Родионова

Стол был накрыт мгновенно, как будто в распоряжении Неты имелась тысяча служанок. Она вихрем носилась по своей маленькой кухне, время от времени шпыняя сына, который так и норовил утащить со стола пирожок с вареньем или творожную ватрушку.

А когда чистые и румяные гости уселись за стол, в дверь постучали, и к компании присоединились громогласный, как всегда, Огневец и Люция в синем вышитом платье, заметно округлившимся на животе.

— В Эндрювилле в этом году не ярмарка, а срамота, — рассказывал сэр Макс, щеголяя простонародными словечками и запивая вином жареного цыпленка. — Всего двенадцать кораблей пришло, а в запрошлых годах и до тридцати бывало!

— В каких-каких годах? — поинтересовался Ной, пряча смеющиеся глаза.

— В запрошлых, — смущенно сказал капитан и покраснел. — Ну, это так горожане говорят.

— А вы не повторяйте всякую чушь, радость моя, — Нета положила ему на тарелку рукколы и сыру. — Запрошлый — это позапрошлый. Позапрошлый год может быть только один.

— Ну, при желании их может быть сколько угодно… позапрошлых годов, — задумчиво сказал Ной, и смех из его глаз куда-то подевался. Нета быстро погладила его по руке и тихо спросила капитана:

— Макс… об Учителе… ничего?

Капитан помотал опущенной головой и отложил вилку с надетым на нее кусочком сыру.

— Вы же знаете… я за эти восемь лет весь мир… из конца в конец. Подорожника нашел в Чине. Ежи в Ромении. Я искал, миледи, клянусь. Никто ничего не знает.

— Как сквозь землю… — тихонько сказала Люция и вытерла глаза.

— Лю, тебе нельзя волноваться, — тут же встревожился Огневец. — Вот, выпей лучше чаю. Смотри, какое у Неты варенье. Вишневое. Ты же любишь…

— Она крыжовенное больше любит, — Нета подвинула плошку с вареньем из крыжовника поближе к подруге. — Ты бы взял у меня кустик, Огневец. Посадишь у себя в саду, будете свежий клевать… Вы с Подорожником встречались в этот раз, Макс? Он не хочет к нам?

— Он же Учителем стал, — сэр Макс отхлебнул из своего бокала. — У него в замке пятнадцать детишек. Куда он поедет? Я вот в следующее плавание Жмыха с собой возьму, он давно просится повидаться с Подорожником. И на обратном пути Ежи к нам захвачу. Он собирается, да. Ближе к осени.

— Отлично, — Нета оживилась. — Может, с Леем на маяке поселится, а то Лей у нас что-то заскучал.

Айден загадочно хмыкнул и уткнул нос в тарелку.

— Ага, ты что-то знаешь! Говори, говори скорее! — Нета с любопытством уставилась на него. Айден поднял зеленые глаза и сообщил:

— Лей каждую свободную минутку в Брель мотается. Благо, с маяка есть прямой переход. У него там… любовь.

— Как любовь? — ахнула Люция. — С горожанкой?..

— Ну, она довольно хорошенькая. Мне Сид сказал, под большим секретом. Из бывших Нетиных розочек. Вернулась к родителям, работает белошвейкой. Да ты ее должна помнить, Нета. Дочка бывшего мэра. Сейчас-то он на покой ушел.

— А что ты имеешь против горожан, Лю? — спокойно спросил Ной.

— Ну… они же… — Люция стесненно пожала плечами. — Они не такие, как мы.

— Они рожают отродий, значит, такие же. У любого в вашей стае мать была не из отродий, разве не так?

— Так, — прошептала Люция.

— Ну, вот. Мы — отродья. От рода. А наш род — это люди. Когда-нибудь настанет время, когда у нас, в Иден Гарденс, будут жить и люди тоже. И Сиду с Беном не придется мотаться в Брель к родителям, чтобы сходить с отцом на рыбалку. Хорошо бы, для этого не потребовалось еще одного Провала.

— Хозяева дома?.. — послышалось с улицы. — Нета, Ной!..

— Это Лекарь, — Нета вскочила. — Что-то случилось?..

Она выбежала на крыльцо и почти сразу вернулась с Лекарем, по виду которого всем присутствующим сразу стало ясно: что-то действительно случилось.

— Извините… Здравствуйте, — он постарался придать лицу спокойное выражение. Но его выдавали глаза, в которых стояло нехарактерное для Лекаря смятение.

Он откашлялся. Потом еще раз откашлялся. Отродья напряженно молчали.

— Извините, — еще раз сказал Лекарь и неловко пожал плечами. — Вы можете подумать, что я сошел с ума. Но я не сошел с ума. Сэр… Сэр Макс, — Лекарь протянул руку к капитану, как будто ждал от него поддержки, и юный пират тут же вскочил и придвинул ему свой стул. Но тот не стал садиться.

— Спасибо, я лучше так. Я пришел, чтобы сказать… чтобы спросить… Сэр Макс привез мне кое-какие книги… Ничего особенного — труды по анатомии… Еще немного беллетристики… Некто Уитмен. Некто Лири. И в одной из этих книг…

Он вытащил из кармана белоснежный платок и нервно вытер лоб. Нета встала, но он жестом усадил ее на место.

— Со мной все в порядке, не волнуйтесь. — Он помедлил и честно сказал: — Я так думаю. Неважно… Я хочу сказать, в одной из этих книг был листок бумаги. Очень старый. Обгоревший с трех сторон. Выцветший, ветхий… в общем, очень старый, допровальный. И там были слова… На языке, который сейчас забыт. Я немного говорю на этом языке, и я прочитал. Позвольте, я…

Лекарь снова откашлялся и достал из-за пазухи действительно очень старый клочок бумаги. Бережно, точно величайшую драгоценность, развернул и поднес к глазам.

— «Я, рожавший Тебе эти буквы, то крупно, то мелко,

зажимая живот рукавами, как раненый, иступленно,

вот теперь — я немного попью из твоей голубой тарелки,

а потом полежу на ладони твоей — зеленой.

Потому что я знаю: на койке, в больнице, сжимая в руке апельсины

(…так ведь я же не видел тебя никогда из-за сильного света…) —

ты за это за всё никогда меня не покинешь,

и я тоже тебя — никогда не покину — за это».

Лекарь опустил руку с листком — то есть, бессильно уронил руку с листком — и, поморщившись, как от боли, сказал:

— Это его почерк. Я очень хорошо знаю его почерк.

Он обвел глазами замерших отродий и повторил:

— Это — его — почерк. Я уверен, что это он писал. Люция, Нета, взгляните. Только из моих рук, пожалуйста.

— Я не буду смотреть, — сказала Люция дрожащим голосом. — Этого не может быть. Я не стану… это читать.

— Лекарь, — начала бледная Нета. — Лекарь, это…

— Не надо, — он замотал головой и спрятал листок. — Вы все можете мне не верить. Я понимаю. Я все понимаю. Извините. Ну, я пойду.

Отродья в молчании смотрели, как он идет к двери, очень прямой, как солдатик, очень одинокий и очень красивый. Дверь хлопнула, а секундой позже тихо и безутешно заплакала Люция.

Эпилог

Максим шел по Тверской в распахнутом долгополом пальто. Стоял ноябрь, ветер дул страшенный, и распахнутое пальто было, разумеется, вопиющим пижонством. Но Максим не трогал пуговиц и даже не поправлял шарфа, задрав подбородок и думая о себе в третьем лице: «Он шел по Тверской в распахнутом долгополом пальто», — и это было красиво и даже, некоторым образом, возвышенно. Однако в кармане упомянутого пальто зазвонил мобильник, и пришлось сунуть руку в этот проклятый простуженный карман, нащупать ледяными пальцами ледяную же пластмассу и, чертыхнувшись, отколупнуть ногтем непослушную крышечку. Подносить холодную мерзость к уху было все равно, что целовать на морозе лягушку, но Максим все-таки поднес.