Книга Зверь из бездны: Второй раунд - Алексей Корепанов

Конечно, зловещий пакетик мог быть явившимся мне видением; откуда мне знать, какие трюки возможны в зыбкой инореальности? Но сдавалось мне, что не это главное. Главное — я видел его именно здесь, в коридоре дома, находящегося, по всей вероятности, вне пределов нашего мира… Мне ясно давали понять, что транквилизатор «Льды Коцита» поступает в наш мир именно отсюда.

Кто или что давало понять?..

«В том-то и дело, — цепенея, подумал я. — После такой демонстрации у тебя, Лео, не должно оставаться никаких сомнений… если ты не совершеннейший идиот…»

Мне почему-то стало невмоготу стоять, и я сел на пол рядом с этими коробками, уткнувшись подбородком в сложенные руки. Мне представился ребенок, который думает, что солнце всходит по утрам только потому, что он, ребенок, проснулся. Малыш верит, что именно он управляет движением солнца, и играет весь день, и обнаруживает какие-то закономерности в соотношениях вещей и явлений, и находит ответы на вопросы, и разгадывает мелкие загадки. Он выясняет, что жук летает потому, что у него есть крылья, а если бросить в лужу камешек — образуются круги, именно круги, а не треугольники… Он выясняет, что если прихлопнуть муху — она перестанет жужжать, а если водить палкой по влажной земле — останется след… Ребенок с радостью убеждается, что окружающее можно объяснить и понять, и управлять им… Но вот приходит вечер, солнце садится и наступает темнота. И напрасно малыш будет приказывать солнцу остановиться — такое было возможно только в библейские времена, — напрасно будет уговаривать тьму подождать, не пожирать такой интересный день… Тьма неподвластна ему — она медленными струями прольется отовсюду и затопит, вберет в себя весь мир… Ребенок — ничто перед тьмой. Он никогда не сможет остановить ее.

Никогда…

Значит, нужно смириться с вторжением тьмы, заснуть и ждать прихода нового утра? А если солнце вообще больше никогда не взойдет?..

Из-за ближайшей двери послышался невнятный шум, словно кто-то бросил на пол горсть мелких камней. Я подождал, прислушиваясь, — и звуки повторились. Возможно, подобным образом некто пытался привлечь мое внимание. Хотя, с другой стороны, все это могло не иметь ко мне никакого отношения. И все-таки я поднялся — все двери вновь быстро закрылись — и направился туда, откуда только что донесся шум. Терять мне было нечего.

Дверь сама открылась передо мной и я остановился на пороге. Помещение было просторным и светлым, и совершенно пустым. Кремовый пол, белый потолок, голые, тоже кремового цвета стены. И никаких камешков на полу. Я медленно обводил взглядом эти стены — и вдруг наткнулся на ответный взгляд. В дальнем левом от меня углу помещения, почти сливаясь цветом со стенами, стояла круглая колонна, увенчанная женской головой, похожей на головы земных статуй античных времен. Только изображения тех статуй смущали меня в детстве своими слепыми мраморными глазами без зрачков; у этой же головы глаза были живыми. Пока я приближался к колонне, они несколько раз моргнули.

Удивляться я не желал — удивляться было бесполезно. Я просто молча остановился перед колонной — женская голова оказалась на уровне моего лица — и стал ждать. И колонна, и голова, похоже, были мраморными… во всяком случае казались такими. От лица веяло строгостью, сжатые губы скрывали какую-то тайну… Если бы она поделилась со мной этой тайной!

Я не хотел задавать никаких вопросов, потому что не надеялся на ответ. На такой ответ, который бы меня устроил. Я не отрывал взгляда от этих строгих серых глаз… красивых холодноватых серых глаз… Я ждал. Все вокруг вновь погрузилось в бездонную тишину, я уже не мог сказать, здесь ли я нахожусь или в каком-то другом месте… и нахожусь ли вообще хоть где-нибудь… Серые глаза влекли к себе, их взгляд медленно обволакивал меня, затягивал, растворял…

И все-таки я дождался.

Ожили мраморные губы, порозовели, чуть набухли — и раздался тихий голос, нежный певучий голос, который я, может быть, слышал когда-то… во сне… Ведь наши сны, подумалось мне, отражают какую-то иную реальность, те края, куда улетает частица нашего «эго», пока наше тело лежит, отдыхая от дневных забот…

— Есть много путей, ведущих туда, но никто не может угадать, правильный ли путь он выбрал, — пропел нежный голос. — Конец пути грозит обернуться началом, и рухнет мост, и вместо открытых ворот поднимется стена. Идти вдоль стены бесполезно — сделав круг, не вернешься к началу, но и не дойдешь до конца. Имеющему крылья не стоит уповать на них — там свои круги, и никакой перелет из круга в круг не приблизит к цели. Пролетишь над мостом, оставишь позади стену, возрадуешься преодолению — но услышишь шаги, но почувствуешь страх. Улетишь, поменяешь крылья, станешь вихрем, добудешь огонь — вновь сплетутся пути. Устремишься к дальнему берегу, расширяя полосу огня, надеясь, но загорятся крылья, дымом окутается мост, и в дымной пелене вновь почувствуешь страх. Отыщешь начало путей, переменишь течение, бросишься вниз и воспаришь из глубины к полосе огня, и увидишь сквозь дым берег поисков. Все следы по кругам, в кругах, и рождается понимание, и приходит забвение… Будешь приближаться — и удаляться, будешь там — и не там, и новое понимание сменится поиском сути, и превратится в отчуждение. Отчуждение уйдет путями знакомыми, подступит к полосе огня и впитает ее…

Слова скользили, слова плавно перетекали друг в друга, слова завораживали и усыпляли. Был в них какой-то смысл, но я никак не мог ухватить его, не мог вытащить его на поверхность, рассмотреть со всех сторон и принять как руководство к действию. А все потому, с горечью понял я, что опять-таки слишком разными были наши измерения. Хотя что-то где-то и соприкасалось, но в целом… В целом любая моя попытка понять, добраться до смысла, до точки опоры была подобна попытке определить в темноте форму и размеры многокупольного грандиозного храма, ощупывая основание одного из многочисленных прутьев его подвального окна. Совершенно бесполезным оказалось бы такое занятие.

— … дым развеется и откроет стену, — продолжал петь ласкающий слух голос, — и камни покатятся с гор, преграждая пути. И стихнут шаги, чтобы не будоражить стремление, но эхом отзовутся они в сплетеньях кругов. Продолжишь путь, внимая этому звуку, устремишься туда, где сливается звук и безмолвие, отодвинешь полосу огня и она возвратится к началу путей.

Этот поток казался бесконечным. Я протянул руку и дотронулся до колонны. Она была твердой и прохладной. Серые глаза продолжали в упор смотреть на меня. Я уже не воспринимал слова, я слышал один только голос, певучий голос, вещающий об истинах, недоступных мне.

И я подумал, что так будет везде, за любой дверью этого дома. Ничего я здесь не пойму, и надо уходить отсюда. Уходить, выбрать место по вкусу — желательно, что-нибудь похожее на мой Альбатрос, — лечь на склоне горы, под соснами, сложить руки на груди и уснуть.

Навсегда.

— Как мне выйти отсюда? — вклинился я в певучий бесконечный поток.

Голос дрогнул и прервался. Серые глаза чуть потеплели, на губах проступила тень улыбки. Неужели она услышала и поняла меня?

— Недостижимо сокровище, спрятанное в центре лабиринта, если не знать пути, — вновь раздались певучие слова. — Расправь крылья, поднимись в вышину — и сверху увидишь путь. Он ведет серебряной нитью, единственно правильный путь, он проложен надеждой и верой, он был, есть и будет, серебряный путь, доступный крылатым, поправшим забвение. Но будь осторожен — ветер гонит черные тучи, и может угаснуть полоса огня, и стихнут шаги.