Книга Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок

От невероятной боли Пиньон согнулся вдвое, а выпрямившись, испустил крик, который был не в силах сдержать. Забившись, он принялся хватать ртом воздух, внезапно ставший пустотой. Теперь они заметят его. Заметят как пить дать. Неожиданно ему захотелось, чтобы это произошло. Иначе — смерть. Его кожа подернулась рябью, как мгновением раньше — брезент перед глазами.

Все тело отчаянно, дико зачесалось. Он впился ногтями в кисть и с удивлением увидел несколько отскочивших серебристых чешуек. Пальцы, между которыми он с содроганием отметил появление бледно-восковых перепонок, сделались странно неловкими. Пиньон захрипел и впился руками в горло, силясь протолкнуть воздух в легкие. Под пальцами плоть на его шее расступилась, открыв короткие косые щели.

Он дергался и задыхался, разевая рот в криках, но его вопли на воздухе были не слышны. Через мгновение он уже перестал кричать — но тут прозвучал испуганный возглас Сент-Ивса: тот наконец обратил внимание на шевелящийся брезент, откинул его и обнаружил бьющуюся на палубе среди разорванной в клочья формы мороженщика огромную рыбину с мясистыми, оканчивающимися пальцами грудными плавниками, беззвучно разевающую рот.

— Боже мой! — воскликнул профессор Лазарел так громко, что от испуга Эдвард чуть не рухнул на быстро завершающего свои метаморфозы Джона Пиньона. Однако Лазарел смотрел совсем не на Пиньона — дергая Эдварда за рукав рубашки, он указывал рукой на берег.

Глава 23

Кто это — снова Ашблесс? — пронеслось в голове услышавшего окрик Уильяма. Но что-то подсказывало ему, что поэт ни при чем. Этот голос слишком походил на шепот. И тот, кто звал его, никуда не спешил — по коридорам разносился тихий, но вездесущий глас призрака, чье местонахождение определить не представлялось возможным — существо могло быть как впереди, так и позади него. Уильям замедлил шаг, прислушиваясь. Голос раздался снова.

— Уильям. Уильям Гастингс.

Потом жуткий звук — что это? — кто-то перепиливает лезвием ремни или скрипят кожаные подошвы, мягко ступая по бетону?

Сколько еще до берега? Наверняка не больше полумили. Уильям сорвался с места и побежал. Его фонарь снова разрядился — свет померк, превратившись в тускло-желтое сияние. Из пасти тоннеля, мимо которого пробегал Уильям, внезапно донесся пронзительный крик, вой, перешедший в визгливый смех. Раздался дробный топот — кто-то бежал за ним следом. Погоня продлилась всего несколько секунд, после чего преследователь сдался и отстал, и вокруг снова наступила тишина, но уже не благословенная, а очевидная предвестница какого-то нового ужаса, подстерегающего его неизвестно где впереди, но несомненного, который вдруг обрушился на него кошмарным колокольным перезвоном, глухим диким эхом заметался под сводами узких труб канализационного подземелья, такой же неуместный, как праздник в сумасшедшем доме.

Прекратившись так же внезапно, как и начался, колокольный звон умер вдали, и на смену ему снова пришел тот же шепот, мягкий и вкрадчивый:

— Уильям. Уильям Гастингс.

Голос был мягким, но сверхъестественно громким, словно исходил из мощных, но невидимых подземных динамиков. Голос звал, и Уильям знал, что теперь ему не скрыться.

Иларио Фростикос появился перед ним неожиданно, совершенно невероятным образом, внезапно выступив из тени со своим неизменным докторским саквояжем в руке, холодно улыбаясь.

Уильям чуть не налетел на доктора. Рванувшись в сторону, он врезался плечом в бетонный наждак скругленной стены, его развернуло и, падая, он выставил вперед руки, защищая голову. Фонарь выскользнул из его пальцев и, шваркнувшись о пол, загорелся ярко, как никогда. Но недолго ему гореть. Не пройдет и минуты, как он снова погаснет — Уильям был в этом уверен.

Он обшарил глазами лицо доктора, отыскивая хоть малейший признак сочувствия, человеческой эмоции. Лицо Фростикоса было пустым и спокойным — лицом каменного изваяния. Даже цвет кожи доктора ничуть не походил на человеческий — сквозь слои пудры явственно проступал синевато-желтый оттенок. Щеки были нарумянены. Волосы зачесаны ровными узкими прядями, похожими на ряды плодовых деревьев в саду. Фростикос был ужасен — нежить, упырь.

Глаза — они были хуже всего. Бездонные провалы. Пустые, бесконечные и белесые, словно прикрытые полупрозрачной пленкой. «Как выглядит доктор без грима?» — пронеслось в голове Уильяма. Сколько лет было Фростикосу, когда в начале века Пен-Сне позволил ему ступить на борт своего судна? И кого, Бога ради, он ему напоминает? Отчего он так уверен, что доктор не может в действительности быть тем, на кого так похож?

Фростикос кашлянул, одновременно чуть заметно вздрогнув. Но Уильям заметил это. Он увидел, как худые пальцы доктора еще крепче стиснули кожаную ручку черного саквояжа. Фростикос улыбнулся, но его улыбку стер новый судорожный приступ удушливого кашля. Уильям чуть сдвинулся с места, словно собираясь броситься бежать, но, сделав шаг вперед, Фростикос загородил ему дорогу, насмешливо помахав своим саквояжем. Что за ужасные инструменты он в нем принес? Какие дьявольские принадлежности?

Из левого глаза Фростикоса скатилась слеза, прорыв себе в пудре дорожку. Кожа под пудрой была неестественно голубой — почти лучилась голубизной, как это бывает у рыб. Зрелище подлинных покровов доктора привело Уильяма в еще больший ужас. Он замер. Его мысли спутались. Одна мысль в его голове перескакивала и обгоняла другую, врезалась в третью, и все это превращалось в совершенно неразборчивый клубок. Он не мог отвести глаз от лица доктора. Что-то неправильное виделось ему в этом лице. Ужасно и смертельно неправильное. Короткими глотками заталкивая в себя воздух, словно отходя от внезапной спазмы, Гастингс непроизвольно схватился за сердце.

— Куда делся поэт? — проскрипел Фростикос, не переставая замороженно улыбаться.

— Ушел, — ровным голосом ответил Уильям.

— Вместе с Пичем?

— Вместе с Пичем, — эхом отозвался Уильям, желая верить, что Ашблесс со своим спутником успели спуститься вниз по подземной реке уже на много миль, выбравшись за пределы владений Иларио Фростикоса, где тот правил своей властью лжи и подлости. И Фростикос тоже это знал. Реджинальд Пич был для него потерян навсегда. Неожиданно его лицо исказил приступ убийственной ярости, смешанной с еще более убийственной болью.

— Тебе понравится твой новый дом… — заговорил Фростикос, но согнулся пополам от раздирающего кашля. Когда он снова поднял лицо, то выглядел так, словно разом постарел под слоем своей пудры телесного цвета лет на пятьдесят. Уильям был свободен. Чары Фростикоса разрушились. Он чувствовал это. Он мог ударить Фростикоса по голове, сделать из него отбивную. Но он не двинулся с места. Нечто загадочно-необычное, небывалое сквозило во всем облике Фростикоса. Теперь доктору было не просто плохо — ему было чертовски плохо, плохо до смерти. Это было видно по его глазам, по затравленному взгляду — это был взгляд человека, который наконец понял, что совершил роковую ошибку. Ждать оставалось недолго — отчего-то Уильям был уверен в этом. Он поднял с пола фонарь и крепко сжал его в руке, устраивая поудобней, готовясь прыгнуть вперед. Но сначала следовало дождаться подходящего момента.