Книга В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Михаил Март

— И далеко идти? — настороженно спросил Кострулев.

— К холодам успеем, — уклончиво ответил Пенжинский.

— Хорошая перспектива, — хмыкнул Улдис.

— А чего переживаешь, Леший? Забирай деньги в мешок и кандехай к «железке», тебя там достойно встретят, — предложил Кистень.

— Может, и ты со мной пойдешь?

— Спасибо, дружок, я вчера уже повалялся в волчьей яме. Теперь твоя очередь.

— В путь тронемся утром, — твердо заявила Лиза.

— А где же наш святой? — поинтересовался латыш, когда все вышли из сельсовета.

— Двери церкви открыты, — заметил Журавлев. — Где же еще быть священнику.

18.

Лейтенант стукнул по столу с такой силой, что подпрыгнула чернильница.

— Ты будешь расстрелян, как поганый пес, вместе со своим сообщником. Говори, скотина, где вы высадили вражеский десант!

Муратов побледнел.

— Дайте мне карту, я покажу. Свою я отдал командиру десанта Елизавете Мазарук.

— Твой сообщник уже показывал точку выброски. Сговорились? В том квадрате авиация не летает. Вы сбросили десант над нашей базой, а потом потопили самолет.

— Если бы мы пролетали над вашей базой, нас уловили бы радары.

— Вы шли слишком низко.

— Не настолько, чтобы не попасть в зону слежения, иначе десант разбился бы. Парашюты не успеют раскрыться на слишком низкой высоте. Лично я выполнял приказы подполковника Рогожкина. И вообще я не штурман, а бортинженер.

— Трибунал разберется, кто ты на самом деле. Все вы американские шпионы.

— Подполковник Рогожкин давно вызывал у меня подозрение. Он прикрывался моим честным именем. И десантники вызывали подозрение. Двое из них говорили с акцентом. Я готов сотрудничать со следствием, как честный русский офицер. Меня ввели в заблуждение, и только благодаря вашей бдительности нас задержали.

— Вот это другой разговор. Рассказывай.

— Самолет ходил кругами. Я не мог ориентироваться в воздухе, меня не допускали к приборам и выданная мне карта не соответствовала ландшафту местности. Приказ на вылет отдавал… Не помню фамилии, из Якутского округа ПВО. О чем они сговаривались с подполковником Рогожкиным, я не знаю, меня в его кабинет не допустили. Теперь о десанте. Их отбирали из числа заключенных колымских лагерей, осужденных за шпионаж. Этим занимался начальник СВИТЛа полковник Челданов лично. Цель заброски десанта мне неизвестна.

— Десант вооружен?

— Тринадцать вещмешков килограммов по десять каждый.

— Взрывчатка?

— Ну а что же им еще нужно для диверсии!

— Все точно. Сколько их?

— Тринадцать человек. Мне сразу показалась подозрительной выдача винтовок зекам. Они шли на смерть.

— Камикадзе! Японцы среди них были?

— Не знаю. Возможно. Если вы их не найдете и не арестуете, значит, они подорвали себя вместе с вашими складами. Фанатики! Отщепенцы!

— Что дальше?

— Дальше подполковник Рогожкин велел мне принести надувную лодку и выбить боковые стекла, после чего направил самолет на реку. После удара о воду я потерял сознание. Очнулся уже в лодке. На мой вопрос: «Куда плывем?» — Рогожкин ответил: «Куда надо, туда и плывем». Он приказывал, я подчинялся. На паром мы наткнулись случайно.

— Молодец, Муратов. Трибунал учтет твое чистосердечное признание и добровольное содействие следствию. Теперь все, что рассказал, запиши на бумаге.

— У меня в глазах двоится, я устал.

— Ничего, выдержишь. Или к стенке?

— Нет. К стенке не надо.

Лейтенант дал ему ручку и бумагу.

Муратов боялся упасть со стула, перед глазами плавали красные круги, но он взял себя в руки и из последних сил начал писать. Вот только что? Василий ничего не запомнил из того, что наболтал здесь.

— Диктуйте, лейтенант, мне трудно сконцентрировать внимание.

Лейтенант начал диктовать услышанную историю, но уже в своей трактовке.

Поставив подпись, Муратов рухнул со стула. Конвой отнес его в камеру, но выспаться опять не получилось. Рано утром задержанных погрузили в машину и куда-то повезли. Рогожкин ничего нового так и не сообщил. Как выяснится позже, в этом не было необходимости, все, что хотели услышать, сказал Муратов и подписал протокол.

19.

Храм сиял: иконы в золотых окладах, стены и купол в росписях, пол покрыт мраморными плитами. Повсюду горели свечи. Никто из вошедших ничего подобного еще не видел. Человек чувствовал себя здесь мошкой, слабой беспомощной тварью перед величием Божьим. Молча озирались по сторонам, не в силах скрыть своего восхищения и удивления. В центре на высоком помосте стоял гроб. Тихон Лукич Вершинин, он же отец Федор, читал молитву.

— Ну вот и нашелся наш святой, — тихо шепнул Князь на ухо Лизе.

— Здесь покойник.

— Удивительно, — вполголоса заговорил Журавлев, — посмотрите, какая чистота, ни одной пылинки. Кто-то следит за порядком, и свечи меняют.

— Монах свечки зажег, — предположила Лиза.

— Вряд ли. Многие прогорели до конца, другие только до половины. К тому же все светлые, от времени пожелтели бы.

— Где они их взяли? — удивился Пенжинский.

— Свечи? Сами делают. Вспомните про пасеку и пчел. С воском у них проблем нет.

— Я об иконах. Старое письмо, восемнадцатый век, причем высокой школы. Сибирь иконописцами никогда не славилась. Тут новгородская школа, суздальская и вроде бы новоиерусалимская. У них особое письмо.

— Да, много загадок, Афанасий Антоныч, — согласился бывший следователь, — всех нам не разгадать. И нужно ли? Человек — самая большая тайна на земле, сколько ни изучай, вопросов возникает все больше и больше.

Команда начала стягиваться к гробу. В черном облачении, с золотым крестом на груди в гробу лежал молодой священник с длинными русыми волосами и вьющейся окладистой бородой. Худой, скулы обтянуты кожей, но лицо очень красивое. На покойника он походил меньше всего, казалось, человек спит, и громкий разговор его может разбудить.

Чалый подошел к молящемуся и, склонившись, прошептал:

— Святой отец, тут ребята собрались. Скажи что-нибудь.

Отец Федор перекрестился и встал с колен.

— Перед вами лежит отец Онуфрий, иеромонах Тихвинского монастыря, где я был настоятелем. Когда пришли солдаты грабить монастырь и реквизировать святые ценности, мы заперли ворота. Иконы и всю церковную утварь я доверил дтцу Онуфрию. Монахи и послушники вынесли святые ценности через подземный ход, о котором никто не знал и до сих пор не знает. Протяженность подземелья больше трех километров, оно выходит к реке, где стояла наша неприметная самоходная баржа, в трюмах которой лежала мирская одежда и морская форма. Я остался в обители, не смея бросить свой пост. Органы НКВД ничего в монастыре не нашли. Не знаю, почему меня не расстреляли, может, надеялись допытаться, куда все спрятано. Потом началась война, и о таких, как я, забыли. Все тюрьмы были переполнены «врагами народа». Кого-то успели расстрелять, остальных отправили этапами на восток. Я остался в числе живых, мне дали двадцать пять лет и пять лет поражения. Сначала отбывал срок на Соловках. С 32-го по 35-й. Затем Колыма. Я не переставал молиться за своих братьев, и вот Господь привел меня сюда, к нетленному телу отца Онуфрия, спасшего русские святыни от разграбления. Они нашли покой в новом храме и продолжают свое служение.