Книга Остров без сокровищ - Виктор Точинов

Ну и когда же добиваться от Трелони пересмотра соглашений о разделе пока не найденного сокровища? Уж конечно не в Англии, когда золото окажется в подвале усадьбы сквайра. Именно сейчас, когда Трелони лишился всех слуг, когда он напуган и бледен…

Можно предположить, что сквайр Трелони сопротивлялся изо всех сил переделу, даже оставшись в одиночестве. Именно вследствие указанных выше черт характера. Но Хокинс, как мы знаем, умел делать сильные ходы в подобных играх… Джим вполне мог намекнуть на подслушанный еще на корабле разговор сквайра с Редрутом. И на то, что заряды к пистолету у него еще остались. В качестве дополнительного аргумента мог кивнуть на изуродованный труп Хантера.

(Кстати, все ли заметили, что с момента появления Джима в блокгаузе Трелони ни разу к нему не обратился? Ни слова Хокинсу не сказал, в отличие от капитана и доктора. Наверняка имел серьезные подозрения о том, чья пуля стала причиной смерти Редрута.)

Кончилось тем, что упорствующий Трелони был низложен с должности начальника экспедиции, а доля его сильно урезана.

Характерный штрих – обед в тот день готовят юнга Хокинс и… сквайр Трелони! Трелони, совсем недавно гордо именовавший себя адмиралом! Кто служил в армии – вспомните командира своей части, солидного полковника. А теперь представьте, как он отбывает наряд по кухне, чистит картошку на пару с каким-нибудь «черпаком»… Адмирал (он же дворянин и весьма богатый помещик) на камбузе – явление примерно того же плана. Трелони законопатили на кухню именно в тот день неспроста, – для того, чтобы подчеркнуть его новый статус: ты теперь не начальник, ты всего лишь один из нас, готовь обед и не чирикай.

И Трелони поплелся готовить… А капитан и Грей стали полноправными акционерами.

Да, еще один крайне любопытный момент вспомнился… Когда пиратам по договору оставили блокгауз с припасами, среди прочего Сильверу досталась и знаменитая бочка с коньяком! Именно на ней сидел Долговязый Джон, когда подчиненные вручали ему черную метку… Отдал бы бочку Трелони, оставаясь в ранге начальника? Да никогда! Костьми бы всех положил, обороняя заветную емкость! Уволок бы при эвакуации в первую очередь, плюнув на все остальное!

А кто же стал главным? Доктор Ливси, разумеется. В качестве символа своей власти он даже забрал у сквайра карту. Более того, уходя на переговоры, он ее не оставил в блокгаузе – взял с собой.

Зачем? Двухглавая гора видна издалека, до рощи у ее подножия и без карты добраться можно, не говоря уж о лагере пиратов, до которого рукой подать.

Ливси знал, что золота в яме, помеченной крестиком, уже нет. Значительную часть своей ценности карта потеряла (хотя и не превратилась в совсем уж никчемную бумажку, не будем забывать о серебре и оружии). Поэтому в тот момент она была символом власти. Как корона для монарха, как маршальский жезл для полководца.

* * *

Едва лишь доктор Ливси ушел, Джим Хокинс заскучал, затосковал от унылой гарнизонной службы. Жестоко призавидовал доктору, гуляющему по лесу и слушающему пение птичек.

«Я мыл пол, я мыл посуду – и с каждой минутой чувствовал все большее отвращение к этому месту и все сильнее завидовал доктору». Оставим вымытую посуду на совести Джима, что-то не припоминается, чтобы в покидающий «Испаньолу» ялик грузили тарелки или миски. Посчитаем, что кое-какая посуда все же имелась – Трелони несколько стаканов наверняка позаботился захватить, не под кран же коньячной бочки ложиться и не с ладошки пить, если приспичит промочить горло. А вымытый пол из нетесаных бревен оставим на совести переводчика, в оригинале юнга Хокинс счищал со стен и пола следы крови (и мозгов Джойса, надо думать)…

В общем, Джим затосковал. И, как со многими затосковавшими солдатиками случается, двинул в самоход. От термина «дезертирство» воздержимся, все-таки Хокинс рассчитывал вернуться.

Он и вернулся – захватил «Испаньолу», спрятал в дальней укромной бухте, застрелил Израэля Хендса двумя выстрелами в упор из двух пистолетов, – и вернулся. Но в блокгаузе к тому времени уже засели пираты Сильвера…

Такую вот историю рассказывает нам Джим Хокинс в своем мемуаре.

История вымышлена, причем от начала до конца. Не состоит из причудливого смешения правды и лжи, как зачастую случается в повествовании Джима. Сплошная ложь, от первого слова до последнего, – в самом буквальном смысле. Потому что по существу начинается поход на «Испаньолу» со слов Бена Ганна, якобы произнесенных накануне:

«Ну да ладно, у меня есть лодка, которую я смастерил себе сам, собственными руками. Она спрятана под белой скалой. В случае какой-нибудь беды мы можем поехать на ней, когда станет темнее…»

Стоит немного задуматься над этими словами, и нелепость их становится совершенно очевидной.

Бен Ганн живет на острове, он очень богат, но имущества у него крайне мало. Нет поблизости лавок, где можно отоварить золото. Лодка, соответственно, вещь ценная. Зачем Бен так просто выдает, где она спрятана? Если собрался сам доставить на ней Джима на «Испаньолу»? Хокинса он видит первый раз в жизни, доверяет ему с оглядкой, раз уж требует на переговоры других джентльменов… Не лучше ли промолчать о тайнике? Оставить Джима на берегу, отлучиться ненадолго и вернуться с челноком, благо он очень легкий и донести его в одиночку не проблема?

Но челнок к тому же не просто и не только легкий. Из описания плавания на нем мы видим, что он одноместный – Джима-то выдерживает еле-еле, брать пассажиров никакой возможности нет. Каким образом Бен Ганн собирался плыть на нем вдвоем с Хокинсом?

В оригинале Ганн предлагает не плыть, а попробовать челнок вдвоем: we might try that, – может быть, он планировал усадить в челнок Хокинса, а сам остаться на берегу?

Нет. Бен Ганн прекрасно знает, как трудно управлять его кривобоким плавсредством, это может делать лишь тот, кто «уже привык к его норову».

Управлять челноком должен сам Бен. Но пассажира он взять не может… Круг замкнулся. Единственное, что приходит в голову: Ганн подплыл бы на своей скорлупке к «Испаньоле» и попросил бы, чтобы за Джимом выслали ялик. Джентльмены немедленно бы поверили странному оборванцу и отправились бы за Хокинсом.

А окликнуть «Испаньолу» с берега не проще ли? Днем со шхуны насвистывание песенки слышали, даже мотив разобрали, а в ночной тишине голос не услышали бы?

А плавать Джим умел? Должен был уметь, не в степях Забайкалья вырос, на берегу моря, не Карского и не Баренцева, – Бристольский залив теплый, даже в январе не замерзает. До корабля в прилив треть мили, а берег пологий, к десяти вечера отлив сократит это расстояние чуть ли не вдвое, – не надо быть чемпионом по стайерским заплывам, даже по-собачьи добултыхать можно, даже в одежде, если уж так жалко ее на берегу оставлять…

Такое впечатление, что про свой челнок Бен Ганн рассказал с единственной целью: чтобы позже Джим смог в одиночестве его экспроприировать и отправиться к «Испаньоле». Вернее, Джим Хокинс с такой целью приписал эти слова Ганну. Без челнока живописать свои геройства на борту шхуны невозможно: вплавь-то добраться легко, но пистолеты и порох сухими не доставить… Из чего тогда застрелить в своем рассказе Хендса?