Книга Афинский яд - Маргарет Дуди

— Что вам надо? Дерьмо по чужим дворам разбрасывать? — гаркнул он. И точно, мулы не теряли времени даром. Мы могли бы ответить, что их двору (не говоря уже о грядках) это лишь пойдет на пользу, но Аристотель, держась в рамках приличий, попросил раба передать Ликене записку. Тот схватил таблички своими медвежьими лапищами, но, против ожиданий, не пошел в дом.

— Ее нет. Я отнесу вашу писульку. Но уходите. Тут сейчас мастифф, — предупредил он. — А соседи не слишком любят чужаков. Госпоже потребуется какое-то время, чтобы написать ответ. Ждите его не раньше завтрашнего дня. А теперь отправляйтесь-ка восвояси. И мулов забирайте.

И он ушел твердой, размашистой походкой, но прежде убедился, что мы покорно садимся в седла, разворачиваем мулов и уезжаем.

— Нет смысла следить за ним, — произнес Аристотель. — Он заметит нас, рассвирепеет и просто-напросто откажется нести письмо. Подождем, когда он отойдет подальше.

Мы ждали. В тишине раздавалось траурное пение поздних цикад, в осенних полях стрекотали неизвестно откуда взявшиеся кузнечики.

Наконец, мы сочли, что пора вернуться к дому. Аристотель попросил меня привязать мулов где-нибудь в укромном месте, и мы прокрались во двор Ликены, решив, что должна же она когда-нибудь вернуться. Было очень тихо. Шло время, но никто не появлялся.

— Странно, что этот мастифф даже не залаял, — прошептал Аристотель.

Я подобрал камень и швырнул его в облезлую запертую дверь. Камень отскочил и упал. Ответа не последовало.

— Я не верю, что здесь есть собака. Она бы уже сто раз залаяла. Может, войдем, Аристотель?

— Я думал об этом, но вламываться в чужой дом — это вопиющее нарушение закона, который будет особенно строг ко мне, как к метеку. Ссылка — слишком высокая цена.

— Ты прав, — согласился я. — К тому же, в Афинах нынче только и говорят, что о кражах и разбое, так что лучше поостеречься.

Нам оставалось единственное — и весьма сомнительное — удовольствие — глазеть на жалкую постройку, считать трещины в ее стенах и отвалившиеся куски черепицы. Время шло, солнце начало опускаться к горизонту.

— Я попробую зайти, — не выдержал я. — Скажу, что проходил мимо и услышал крики: «На помощь!» Я зашел, стал кричать, и прибежал ты.

— Малоубедительно, — только и сказал Аристотель. Мы снова стали ждать. Осеннее солнце быстро клонилось к закату.

— Ну что? — нетерпеливо спросил я. — Так и будем сидеть или, может, войдем?

— Сейчас я больше склонен принять твой план, Стефан. Но… тс-с! Кто-то идет.

Мы притаились за редкими кустиками. К дому и правда кто-то направлялся. Это была женщина, закутанная в покрывало, с маленькой котомкой в руках. Она шла легкой поступью, скорее быстро, нежели торопливо. Аристотель встал и потянул меня за собой, дабы мы предстали перед ней как степенные посетители, а не соглядатаи. Мы пересекли двор и обратились к женщине, которая уже собиралась войти в свое скромное жилище. Откинув покрывало, она отодвинула щеколду и распахнула дверь.

— Здравствуй, госпожа.

— Привет и вам, господа! — Она обернулась. Из-под откинутого покрывала на нас смотрело прекрасное лицо с огромными задумчивыми серыми глазами и короткими завитками волос.

— Марилла! — Я был поражен, однако с радостью отметил про себя, что мгновенно узнал женщину. — Что ты здесь делаешь? Что с Ликеной?

Между тем Аристотель, не дожидаясь приглашения, прошел в открытую дверь.

— Ликена? О, Ликена… Да, вы правы, это ее дом, — с улыбкой ответила Марилла. — Она снова куда-то уехала. А я прихожу и забираю записки по ее просьбе.

Марилла зашла в дом, я последовал за ней.

— Боги, какая духота! — воскликнула она, настежь распахивая дверь и ставни. — Просто дышать нечем!

Марилла говорила правду. Воздух в лачуге был тяжелым, спертым и каким-то гнилым. Видимо, сквозь дыры в прохудившейся черепице проникал дождь, и деревянные балки начали отсыревать. Все было пропитано запахом уборной и чего-то еще более отвратительного. Так обычно воняет в домах, где долгое время жили не только мыши, но и крысы. Сотни крысиных лапок наверняка истоптали вдоль и поперек каждый кусочек пола, каждую вещь. И уж конечно никакой собаки не было и в помине.

— Не могу поверить, что она здесь живет! — Аристотель поморщился.

— Нет-нет, не то, чтобы живет, — отозвалась Марилла. — Подзапустила она дом, правда? Фу. Смотрите, дохлая крыса. Не могли бы вы ее выбросить?

Я повиновался, хоть и весьма неохотно. Но не мог же я заставить Мариллу, ведь она чужая рабыня. А сидеть в одной комнате с огромным полуразложившимся телом грызуна, источающим тошнотворный запах, мне совсем не улыбалось.

— Прибирать в доме — не по моей части, конечно же. У Ликены есть для этого собственный раб. Прошу, садитесь. Вот два хороших кресла, — и Марилла проворно смахнула с них пыль.

— Мы знаем, о каком рабе ты говоришь, — сказал я. — Верзила с клеймом. Он сейчас ищет Ликену, чтобы передать ей нашу записку.

Марилла сновала по комнате, пытаясь придать ей хотя бы видимость уюта. Кресла, по крайней мере, были чистые. Она поставила между нами небольшой столик, который быстро протерла.

— Я прихожу, — повторила она, — только чтобы забрать письма для Ликены. Ее раб не умеет читать. Ей время от времени приносят записки от любовников, и она, ясное дело, старается их не пропускать. Это же ее хлеб.

— Куда она уехала? — прямо спросил я.

Марилла рассмеялась звонким, словно колокольчик, смехом.

— Ликена? На этот раз? Ой, наверное, в Коринф. Но она сюда еще наведается. Она не хочет терять старых поклонников, а вдруг пригодятся?

Эта милая болтовня так не вязалась с разлитым в воздухе смрадом, что мне стало не по себе. Я встал и пошел в угол, откуда, казалось, исходило все зловоние.

— Великий Геракл! — вскричал я. — Тут какой-то вонючий тюфяк! Почему ты его не сожжешь? Не выкинешь?

Аристотель быстро подошел ко мне.

— На стенах — следы рвоты, — тихо проговорил он. — Кому-то было плохо. Необыкновенно плохо.

— Ой, — с отвращением сказала Марилла. — Это, наверное, раб Ликены. Здоровый, как бык, ест, как лошадь, и пьет, как варвар, вот его и стошнило. Вообще-то, он спит снаружи. Я же велела ему выкинуть этот тюфяк и сжечь. А лентяй, видно, просто заменил солому и ткань, и теперь дрыхнет на нем сам! Ему полагается спать в сарае, но, вероятно, когда начались дожди, он внес эту гадость в дом.

Она подошла к нам и, поморщившись от омерзения, взглянула на тюфяк.

— Надо сжечь его, я же говорю. Я займусь этим нынче ночью.

Но тут Аристотель с силой сжал ее руки.

— Нет, госпожа Марилла, такое объяснение нас не устроит. Стефан, будь любезен, вынеси отсюда эту подстилку.