Книга Матёрый - Сергей Донской

Под ложечкой у него засосало, когда в подъезде ему преградили путь двое штатских мусорской наружности. Представились невнятно и давай охаживать Леху ладошками – гладили, мяли, щупали, как доступную бабу. Но совсем не по себе ему стало, когда «вальтер» у него изъяли, а разрешение на ношение оружия ловко вытащили из кармана. И теперь интересовались с наглецой, по какому такому праву Леха с пушкой по городу расхаживает?

– Вы же сами документы у меня из кармана вынули, – возмутился Леха.

– Неужели? – синхронно осклабились менты. – Из какого?

Перед началом операции они получили вполне определённые инструкции: гостей встречать без должного почтения, гонористых сразу ставить на место, при необходимости даже ломать немного. Насчёт алкоголя специальных распоряжений не было, но почти все задействованные убоповцы хорошенько приняли на грудь.

– В каком кармане разрешение было, тебя спрашивают? – юродствовали менты, развернув Леху возмущённым лицом к стене. – В этом?

Чья-то пятерня принялась лапать ягодицы и промежность обыскиваемого. Получилось двусмысленно и обидно.

– Что ж вы творите, козлы? – выкрикнул Леха, содрогнувшись от унижения.

– Что? Ты как нас назвал, бандитская морда?

И тут грозный Леха Ярославский, державший под ружьём не менее полусотни вольных стрелков, неожиданно уразумел, что один на один с ментами – беззащитный и безоружный – он является рядовым гражданином Российской республики со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для начала его впечатали лицом в стену, потом развернули и пристукнули уже затылком, после чего направили дальше, наградив пренебрежительным поджопником и советом запастись на обратную дорожку перевязочными материалами.

Растрёпанный и истерзанный, Леха, очутившись в кабине лифта, принялся лихорадочно шарить по карманам в поисках подброшенного патрона или пакетика с морфием, но ничего там не обнаружил. Вместо того чтобы обрадоваться, он со всей дури бухнул кулаком в стену лифта. Из пиджака пропали не только деньги, но даже расчёска и зажигалка.

Леха не подозревал, что легко отделался. Свирепого Слона до него вообще встретили жёсткими зуботычинами, а потом ещё вчетвером охаживали дубинками, пока тот не перестал огрызаться и махать руками. Арама уложили лицом на пол и во время обыска постоянно наступали ему на пальцы, надеясь, что бандиту откажет христианское смирение. Арам долго крепился, и все обошлось бы, не помяни он адвоката.

После этого до лифта ему пришлось добираться по-стариковски, в три погибели.

Всего этого Леха Ярославский не знал, а потому лихорадочно приводил себя в порядок, чтобы не появляться перед честной компанией с носом, перепачканным побелкой и кровью. А тем временем в подъезд пожаловал последний из четвёрки, Червоня.

Этот имел за плечами опыт боксёра-чемпиона и уголовника-рецидивиста, а потому, нарвавшись на ментов, с ходу залепил одному из них промеж глаз.

Им занялись камуфлированные молодчики в масках и тяжёлых ботинках, а потому до нужной квартиры он добирался дольше всех.

В итальянской команде его открыто уважали за физическую силу и тайно презирали за умственную отсталость. К тому же отрасль он курировал малопочетную – проституцию. Утеплёнными кошёлками торговал, другими словами.

Что касается Руднева, то на все недостатки Червони (кроме одного, самого главного) он смотрел сквозь пальцы. Если бы не чрезмерная потливость, то все закончилось бы для Червони иначе. Но во время стычки с ментами он сильно вспотел и в таком виде ввалился в нужную квартиру. Выносили его потом – ещё не до конца обсохшего – вперёд ногами.

* * *

Каждому из поочерёдно входящих в комнату гостей приходилось дожидаться начала разговора стоя, потому что единственное кресло занимал Руднев, а второе он распорядился убрать. Слон, испытывая сильную неловкость оттого, что его заставляют торчать столбом, попытался было умоститься задом на старом журнальном столике, но Руднев демонстративно забросил на него ноги и с вызовом посмотрел на приближённого. Поведение хозяина было из ряда вон выходящим. Он даже не отвечал на приветствия гостей, а молча разглядывал их с неприятной усмешкой на губах. Если бы у гордого человека Арама не конфисковали ствол, то он, может быть, уже пустил бы его в ход. А так – терпел. Как и все остальные.

Когда они наконец собрались вместе, подавленные тем, как обошлись с ними на входе в подъезд, Руднев соизволил разжать губы.

– Ну, с чем пожаловали, гости дорогие?

Словно он никого не ждал, а соратники припёрлись сюда по собственной инициативе, и никто им тут особо не рад.

– Нет, ну что за дела, я не врубаюсь, – угрожающе протрубил Слон.

Руднев заинтересованно приподнял бровь.

– Менты в подъезде беспредел творят, – подключился Леха Ярославский, чуть гнусавя из-за распухшего носа.

– Шмонают, как сявок последних. – Вспотевший Червоня смахнул со лба пот, но лицо его так и осталось влажным.

Нерусскому человеку Араму тоже было что сказать, но лишь до тех пор, пока в руке Руднева не возник никелированный пистолет, который он пока ни на кого не направлял, а просто разглядывал, давая понять, что оружие интересует его куда больше оскорблённых гостей.

– Ай-яй-яй, – пробормотал Руднев, когда в комнате воцарилась тишина.

– Нехорошие менты, бяки!

Разве можно правильных мальчиков обижать? Ну ничего, Папа им по попкам задаст: ата-та, ата-та! Будут знать, как беспредельничать…

– Слышь, – вскипел Червоня, – ты нас позвал, чтобы дурней из нас лепить? Не нравится мне этот базар гнилой, конкретно не нравится!

Высказавшись подобным образом, он покосился на соратников, но те промолчали, заворожённо наблюдая за тем, как Руднев передёргивает затвор пистолета. Чувствуя себя все более неуютно, Червоня переступил с ноги на ногу и попытался смягчить своё выступление:

– Обидно, Итальянец.

– Что-что? – Руднев расслабленно положил вооружённую руку на ляжки, но таким образом, что дуло пистолета оказалось направленным Червоне куда-то в область живота. И Червоня вспомнил вдруг, что однажды получил огнестрельное ранение в брюхо – едва выкарабкался с того света. А ещё вспомнил строгий приказ не произносить прежнюю кличку главаря. – Обидно, говорю, Александр Сергеевич, – поправился Червоня. Пот заливал его глаза, как будто он плакал.

– Сам-то ты кто? – вопрос Руднева был хлёстким, как удар кнута.

Червоня опять оглянулся на братву и опять не получил поддержки. Разговор он затеял, ему и продолжать.

– Что притих? – глумливо осведомился Руднев. – Позабыл, кто ты есть? Так я напомню. Николай Панкратович Бубенчиков, верно? Как к тебе обращаться? Панкратыч? Или лучше просто – Бубенчиков?

Зрители, которых этот диалог пока что не касался никаким боком, сдержанно засмеялись. Червоню они не уважали, а без своей клички он вообще выглядел дурак-дураком. Не вовремя сунулся с «Александром Сергеевичем», вот и был пойман за язык. Итальянец, правда, самолично распорядился обращаться к нему исключительно по имени-отчеству, но на то он и Папа, чтобы отдавать приказы и их же отменять.