Книга Страж государя - Андрей Бондаренко

— Спрашивает, что ему передать высокородному Муртазе, паше турецкому.

— Что? — громко возмутился Егор. — Вели этой мартышке бородатой, чтобы немедленно отвёл нас к означенному Муртазе свинскому! Немедленно — я сказал! — гневно притопнул каблуком своей туфли по камням причала.

— Не полагается так! — испуганно зашипел по-русски Ботвинкин. — Турки не могут так сразу начинать прямые переговоры, сперва надо все процедуры соблюсти, этикет восточный…

— Ты что, сучий выползок, на непонятном мне языке разговариваешь? — Егор уже вошёл во вкус своей английской роли, даже шпагу свою со звоном несколько раз демонстративно бросил туда-сюда в ножнах. — А процедуры всякие, пусть они в задницы свои жирные запихают! Переведи ему, что я — личный друг королевы английской, а маркиз — сводный братишка короля французского! Переводи, кому сказано, на каторге сгною…

Через полчаса они уже предстали перед крохотные поросячьи очи высокородного Муртазы.

— Разрешите поинтересоваться, дорогой сэр Александэр, по каким делам вы направляетесь в Константинополь? — вежливо, но твёрдо спросил керченский паша на очень плохом английском языке.

— Личное дело — к самому Небесному Султану! — важно, гордо глядя поверх белоснежной чалмы мурзы, ответил Егор. — Торговое дело — на сотни и сотни тысяч гульденов. На сотни сотен тысяч гульденов! И большая их часть пойдёт в личную казну Небеснородного! Понял ты меня, паша Муртаза?

Турок очень сильно побледнел (личная казна Небеснородного — дело страшное, тут потерять голову бородатую — раз плюнуть!) и закивал головой:

— Я всё понял, сэр! Но зачем так много здесь кораблей русских? Говорят, что на одном из них находится сам русский царь?

— Нет, царь со своим сыном решили вернуться в Воронеж. А корабли русские меня сопровождают! Эскорт почётный, так сказать, положенный по моей миссии высокой! Да и посланника русского я везу с собой, навязался, понимаешь… Но это — неважно всё! Главное — казна Султана Высокомудрого и Светлого! Хорошо, паша Муртаза, я пойду тебе навстречу: возьму с собой… — Егор старательно изобразил благородную задумчивость, — всего десять кораблей, остальные пусть возвращаются обратно, к Азову, мне они не нужны…

На следующее утро «Крепость» в сопровождении девяти русских и двух турецких кораблей (ещё один турецкий бриг остался у крепостных стен Керчи, а другой минувшим вечером спешно отбыл в Константинополь — с вестью о неожиданных визитёрах) вышел на просторы Чёрного моря.

— Хвалю, просто отлично сработали! — Пётр ласково приобнял за плечи Егора и Алёшку Бровкина. — Да, а что же теперь делать-то — со званьями вашими высокими? Эй, Прокофий! Тащи сюда бумагу и чернила! Придётся узаконить эту шутку дурацкую… Кстати, Алексашка, и чёрт тебя дёрнул обозваться пэром? Чего не просто бароном, или там — графом?

— Так ведь, мин херц, вы же сами с Возницыным велели: «Удивляйте, поражайте!» Старались мы с Алёшкой…

Ещё через пятнадцать минут на свет появился новый царский Указ,[14]согласно которому в России вводились новые (помимо традиционных князей) титулы благородные: графы, бароны, маркизы и пэры.

Егору было пожалован первый титул пэра, Алёшка же Бровкин, бывший некогда обычным крепостным крестьянином, стал первым маркизом русским…

Глава двадцатая

Константинопольский вояж

Русская эскадра, сопровождаемая турецкими судами, аккуратно по широкой дуге обогнула керченский мыс и, подгоняемая умеренным попутным ветром, уверенно двинулась вдоль южных крымских берегов. Прошли мимо Балаклавы, окружённой высокими жёлтыми скалами и издали очень сильно напоминавшей большой среднеазиатский аул.

Ветер усилился. Памбург, кратко переговорив с адмиралом Крейсом, велел матросам прибавить парусов. Все остальные русские суда послушно повторили манёвр своего адмиральского корабля, на самом большом турецком бриге, который нёс на клотике передней мачты вымпел знаменитого адмирала Гассан-паши, коротко гавкнула носовая пушка, на мачте взвились цветные флажки-вымпела.

Памбург торопливо подбежал к Петру, мрачно и зло сдвинув свои густые чёрные брови, спросил по-голландски:

— Турецкие корабли очень тихоходны. Просят нас убавить парусов и плыть вместе с ними. Что будем делать, государь?

Пётр, которого уже достаточно сильно мутило от бортовой качки, только отмахнулся:

— Делай, капитан, что хочешь! Лишь бы быстрей всё это закончилось…

Португалец проследовал на корму, где располагался капитанский мостик, сложил ладони рупором, громко скомандовал:

— Ещё добавить парусов! Ставим фор-бом-брамсели! Потом — грот! Потом…

Через полчаса прозвучала новая бодрая команда:

— Готовиться к повороту! Уходим в море! Поворот — на левый борт!

«Крепость», подавая пример другим судам, осуществил задуманный своим капитанам манёвр и взял курс на Константинополь, некогда именовавшийся Царьградом…

— Неплохо было бы догнать тот турецкий корабль, что раньше нас вечером вчерашним, ушёл к Османской столице! — высказал своё пожелание Егор.

— Догнать — вряд ли получится: в море — тысячи тысяч дорог разных, — невозмутимо ответил ему португалец. — А вот перегнать — это запросто! Если, конечно, Бог поможет всемогущий…

Ветер набирал силу, волны становились всё выше и выше, корабельный караван стал неуклонно растягиваться по бескрайней глади Чёрного моря. Первыми отстали и исчезли из вида тихоходные турецкие суда, потом и русские корабли, один за другим, начали отставать от своего флагмана. За «Крепостью» смогли удержаться только «Воронеж» и «Апостол Пётр». Так и шли втроём — через тёмно-серую пучину, у которой, как казалось иногда, нет ни конца, ни края…

День шли, ночь, ещё — день, снова — ночь… Болтанка, качка, всё Посольство Великое, Егора включая, лежало в лёжку по своим каютам и пошло блевало — без устали и роздыха. Один Алёшка Бровкин, он же — маркиз де Бровки, держался бодрячком и даже иногда подменял на капитанском мостике самого Памбурга.

Ранним утром шестого дня этого плавания Егор, превозмогая предательскую слабость, поднялся на палубу — глотнуть живительного морского воздуха. Алая заря неуверенно и робко просвечивала местами сквозь рваные, тёмно-фиолетовые облака, ветер заметно стих, волны явно поумерили свою неуёмную прыть.

— Как дела? — прокричал Егор в ухо Памбурга.

Тот в ответ только неопределённо передёрнул узенькими плечами, заключёнными в тёмно-коричневый камзол, и длиннющими чёрными усищами, лихо закрученными своими кончиками вверх, мол: «Чёрт его знает — как эти дела!» А своим указательным пальцем, густо поросшим рыжими толстыми волосинками, португалец ткнул в облачно-голубое небо, где кружила большая стая крикливых и наглых чаек. Егор так и не успел понять глубинного смысла этого жеста…