Книга Никто, кроме президента - Лев Гурский

Мы уже полчаса торчали в моем дачном домике и, скрываясь за шторами, бдили в шесть глаз. Однако ничего не увидели.

Соседний дом, желто-серый двухэтажный особняк нового министра культуры России словно бы впал в летаргический сон или вымер. Нам всем – а в особенности Лаптеву! – это крайне не нравилось. С каждой минутой Макс все сильнее мрачнел.

По его словам, сегодня днем ничего подобного не было, что странно и очень подозрительно. Ну пускай, говорил он нам, предположим: чувствительный ооновский прибор наблюдения из-за теплоты дал сбой и перестал показывать силуэты. Это как раз можно понять. На то она и сложная техника, чтобы отказывать по пустякам. К черту прибор, хорошо. Но почему за все время никто оттуда не вышел на улицу покурить или хоть просто не выглянул? Почему никто ни разу не колыхнул занавеской, в конце концов? И звуков оттуда никаких не слышно. Маскируются? Играют в молчанку? А смысл? Соблюдают режим секретности? Но почему они раньше не таились? Что-то учуяли? Тогда где у нас прокол? Где? Где?

От таких вопросов даже явному флегматику Хансу становилось не по себе, Максиму же – вдвойне. Весь его запас хладнокровия таял, словно банковский валютный резерв на горячей сковородке дефолта.

Лаптев начал тревожиться почти сразу после нашего приезда в Жуковку. Затем его беспокойство перешло в легкий невроз. Он то приникал к окну, то отходил прочь. Задумчиво шагал взад-вперед по комнате, садился на диван, вставал, пересаживался за стол, снова подходил к окну. При этом он посматривал на ручные часы и порой тряс их, как будто надеялся таким шаманским способом подстегнуть ход времени. Согласно плану, нам полагалось открывать боевые действия не раньше, чем через пятнадцать минут после начала спектакля в Большом. К тому моменту Волин должен избавиться от вертухаев, покинуть здание театра и выдвинуться к телецентру. Пока же мы наблюдали и бездействовали.

В ожидании часа «Икс» я рискнул отвлечь Максима беседой. Тем более, что в этой сумасшедшей истории с тайным заговором, юными заложниками и взятым в плен первым лицом государства мне, по совести говоря, не все было ясно. Легкость, с какой мелкие злодеи перехватили руль огромного фрегата «Россия», для меня, например, выглядела поразительной. И, что еще невероятней, этот руль им удавалось удерживать в течение солидного срока. Ладно, капитанский мостик из трюма не виден. Но сам-то капитан где?..

– Мне все-таки непонятно, Макс, – сказал я, едва Лаптев в очередной раз присел на диван, – почему эти собаковод и музыкант так долго могли контролировать Волина? Все ведь продолжалось не неделю, не месяц, а намного дольше. Почему же он не пытался бунтовать? Думаете, только из-за детей?

Лаптев хмуро посмотрел на меня.

– Будь у вас у самого дети, уважаемый господин Каховский, – неприятным голосом начал он, – вы бы сейчас ни за что не употребили слова «только»… – Тут Максим притормозил свою обличительную речь, потер бровь мизинцем и растерянно добавил: – Ох, простите, Сергей. Стыд мне и позор. Эти непонятки с соловьевской дачей как-то сильно напрягают мою психику. Сами видите, я уже задергался до того, что стал грубить.

– У вас еще интеллигентно выходит, – позавидовал я. – Когда на «Пластикс» завели дело, я первую неделю только матом и мог разговаривать. Пришлось весь женский персонал нашей конторы на неделю отправить в отпуск, в Куршавель. Денег тогда хватало.

– Никогда я не был в Куршавеле, – слабо улыбнулся Максим. – Это вы, богатеи, да еще Владимир Ильич, любите отдыхать во Франции. А мы, рядовые бюджетники, все больше по-простому на Селигере… Так вот, насчет Павла Петровича Волина. Дело не в одном шантаже. Как я понял из его записки, там все провернули и хитрее, и подлее. Никак не могу отделаться от мысли, что в этой истории замешан кто-то поумней собаковода с музыкантом…

Лаптев встал с дивана, выглянул в окно и вернулся на место.

– Если говорить кратко, там было два этапа, – сказал он. – Сперва его держали на кетамине и еще какой-то похожей гадости, от которых ничего не чувствуешь и ничего не помнишь. В этом состоянии человека можно дергать за ниточки, как марионетку, и он слушается. Он подписывал бумаги, как им было надо, и даже выступал на ТВ, читая по шпаргалке. Во время вашего судебного процесса, я уверен, он уже был у них под контролем…

– Понима-а-а-аю, – протянул я, – то-то мне казалось, что глаза у него были какие-то не такие. Неживые, стеклянные… Ну а дальше что? Человека же нельзя долго держать на наркотике.

– Верно, – кивнул Лаптев и посмотрел на часы. – Нельзя. Они знали, что такой режим быстро его убьет, и скоро сдернули его с иглы, оставляя химию на крайний случай. Теперь им пригодились дети. Их они не трогали, держали как страховку… Вы вот спросили, почему он не бунтовал. Думаю, он пытался. Но на любую попытку они отвечали насилием – в отношении обычных людей.

– Вы хотите сказать, что все эти взрывы… – Я не договорил.

– Именно так, – жестко подтвердил Лаптев. – По сути, мы все были их заложниками. Взрывы домов, самолетов, поездов метро, вся эта немотивированная резня, за которую ни одна сволочь не брала ответственность, – их рук дело. И каждый раз они показывали Волину кадры. Посмотри, мол, убедись. Ты в этом виноват… И еще посмотри, и еще… Снова ты. Все твоя работа… Короче, он понял, что не имеет права бунтовать по мелочам. Надо действовать наверняка. Он выжидал, и однажды ему повезло: случайно он узнал, что будущим генсеком ООН может стать Козицкий – человек, который не просто говорит по-русски, но и представляет себе весь наш сумасшедший дом. И значит, может Волину поверить…

Максим вновь посмотрел на часы. Решительно поднялся с дивана.

– Все, Сергей, нам пора, – сказал он. – Время. Значит, действуем, как договорились. Главное, чтобы они открыли вам дверь. Как только откроют, вы сразу пропускаете меня и Ханса. Мы опытнее, нам и идти первыми. Готовы?..

К входным дверям министерской дачи я подходил весело и открыто, чтобы никто не заподозрил во мне угрозу. Подумаешь, идет сосед! Чего бояться? Я даже насвистывал себе под нос что-то невнятное. По-моему, это была мерзкая шумелка-вопилка группы «Лучше хором».

Своей громкой поступью я старался заодно отвлекать внимание от других членов нашей маленькой штурмовой группы, которые скрытно перемещались в арьергарде. Лаптев со Шрайбером прикрывались кустиками, прятались за цветочными клумбами и использовали для маскировки все складки местности, включая канавки. Максим двигался ловко, как кошка. Но и в австрийце, несмотря на его неспортивный вид, вдруг обнаружились гибкость и вкрадчивость.

– Эй, соседи! – Я поднялся на крыльцо, стукнул в дверь и взялся за ручку.

Мне полагалось дождаться, пока кто-нибудь не приблизится с той стороны, и затем выдать простую фразу: «У вас соли не найдется?» Но дверная ручка легко повернулась у меня в руке – не заперто. Между косяком и дверью возникла щель, а за ней… Мой нос уловил странное. Дом это или гараж? Я еще раз втянул воздух и, начисто забыв про выдуманную соль, машинально спросил по-настоящему: