Книга Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красноармеец нырнул головой в сугроб и тут же затих – словно спрятался там, но Павлов хорошо знал, что означают такие игры в прятки – человек этот из сугроба уже не поднимется. Идущие следом как будто и не заметили потери своего товарища – грохнули из винтовок, вначале выстрелил один, потом – второй.
– Бомбу бы вам под ноги – не стали бы так шустрить. – Павлов не выдержал, усмехнулся, выстрелил ответно, почти не целясь – бил на взбрыкнувший султан снега, – не попал и, щелкнув затвором, выбросил в снег горячую гильзу.
Снег вяло зашипел, пропуская металлический цилиндрик в свое нутро.
Штабс-капитану очень захотелось покинуть это место, уйти – даже глотку сдавило чем-то тугим, а виски обожгло морозом, но уходить было нельзя: ему будут стрелять в спину. До тех пор будут стрелять, пока не убьют.
– Ну, ближе, ближе, – морщась надсаженно, покусывая крепкими зубами нижнюю губу, пригласил штабс-капитан, – чем ближе – тем лучше.
На станции, посреди вагонов хлопнул взрыв – кто-то кинул гранату: вполне возможно, что от наседавших красноармейцев отбивался какой-нибудь каппелевец.
Очередного выстрела Павлов почему-то не услышал, и это было плохо: такие выстрелы обычно бывают последними, пуля попадает в цель. И эта пуля чуть не попала в цель – лицо Павлову обожгло горячим воздухом, из глаз словно сами по себе брызнули слезы, ноздри забило вонью. Штабс-капитан присел, тряхнул головой и всадил две пули подряд в сугроб, за которым скрылся красноармеец в богатырском шлеме.
В ответ раздался крик – значит, попал. Он послал третью пулю – сориентировался на звук, накрыл его винтовочным хлопком – крика больше не было, вышиб гильзу из патронника, стал загонять новый патрон, последний в обойме, – затвор уперся во что-то твердое – ни туда, ни сюда.
Внутри, где-то в самом низу груди родился неприятный холод; Павлов дернул рукоятку затвора на себя, пытаясь выбить перекосившийся патрон из ствола: – не тут-то было: патрон сидел прочно, его только клещами вытаскивать. Штабс-капитан застонал от досады, выглянул из-за комля – на него, будто корабль, пер обросший снежными сосульками по самую макушку, с широкими плечами и широким расставом глаз человек.
Что-то в этих широко расставленных серых упрямых глазах было знакомое.
Штабс-капитан вновь резко дернул затвор, рука сорвалась со стальной бобышки, Павлов больно всадил себе кулаком в живот, затем послал рукоять затвора вперед, пытаясь захватами уцепить патрон за пятку, опять дернул затвор назад, на себя, стараясь вытянуть застрявшую гильзу из ствола, но, увы, бесполезно: патрон этот словно вмерз в ствол, металл спаялся с металлом. Павлов снова застонал от досады, сделал еще одно резкое движение, всаживая патрон поглубже в ствол, потом дернул бобышку рукояти на себя – тщетно!
А над сугробом тем временем, взнялся крупный, как медведь, красноармеец в сшитом из сукна богатырском шлеме, очень даже ладно сидевшем на его голове, в руках у красноармейца была винтовка.
– Ну что, беляк, попался? – хрипло проговорил красноармеец, рассмеялся торжествующе. – Молись, гад! Ты двух моих людей уложил, один из них еще пацан был, это его первый бой… Молись!
Он не требовал, чтобы штабс-капитан поднял руки, а раз не требовал – значит, решил уничтожить… Сейчас выстрелит. У Павлова дрогнул рот: не думал, не гадал штабс-капитан, что жизнь его оборвется так просто и бесславно. Вот она какая, смерть, вполне прилично выглядит, совсем нестрашная… И кто там лепетал разные фальшивые слова про костлявую пустоглазую бабу с проваленным носом?
Павлов отшвырнул трехлинейку в сторону, больше она ему никогда не понадобится, в маузере у него ни одного патрона, и, глядя в глаза красноармейца, проговорил спокойно – голос у него даже не дрогнул:
– Стреляй!
Красноармеец оскалил белые зубы, сжал их, со свистом выдавил наружу воздух и проговорил неверяще:
– Сашка!
Павлов вгляделся в серые глаза, в нем шевельнулось что-то радостное и печальное одновременно.
– Мишка? Неужто ты?
– Я!
– Мишка Федяинов?
– Я! – бывший сосед и компаньон по набегам на елецкие сады не опускал винтовку, держал ее в руках наперевес, черным опасным зрачком ствола целил в Павлова: в любую секунду мог нажать на курок и выбить из Павлова душу. Пальца со спускового крючка Федяинов не снимал. – За что ты моих людей уложил, Сашка?
– А ты за что хочешь уложить меня?
Федяинов потряс головой, словно не верил в то, что видел живого Павлова, и промолчал.
– А? – повысил голос Павлов.
– Хорошо стреляешь, сукин сын, – тихо и горько проговорил Федяинов. – Гад ты!
– Стреляй, и мы квиты! – Павлов сделал движение вперед, Федяинов предостерегающе приподнял ствол винтовки, целил теперь штабс-капитану точно в переносицу, в центр черепушки – с такого расстояния пуля легко вынесет мозги и развесит их по мерзлым веткам.
Штабс-капитан сморщился, выпрямился, повторил тихо, давя в себе все чувства, все ощущения:
– Стреляй!
По лицу Федяинова пробежала тень, заиндевелые брови сдвинулись, обратились в белую, присыпанную снегом мохнатую гусеницу.
– Уходи, Сашка, – сказал он, повел стволом винтовки вверх. Павлов, поняв, что Федяинов стрелять не будет, просто не сможет, оттолкнулся плечом от комля и сделал стремительный длинный шаг к Федяинову, резким движением отвел ствол трехлинейки в сторону, затем рванул винтовку на себя.
Вырвать винтовку не удалось – Федяинов держал ее крепко, штабс-капитан напрягся, сделал еще одну попытку вырвать трехлинейку из крепких рук, попытка снова не удалась, и Павлов просипел сквозь зубы, окутавшись паром, словно паровоз:
– Что же ты продался красным?
– Запомни, гад белый, я никогда никому не продавался, натура моя не из тех… Ты меня знаешь.
– Продался, продался… – упрямо повторил Павлов, в нем что-то заколодило, он не мог владеть собою.
Другой на его месте давно бы исчез в лесу – прикрываясь стволами деревьев, ушел бы, но со штабс-капитаном этого не произошло, из горла у него выпростался задавленный стон, и он выпустил винтовку.
Федяинов вновь направил ствол трехлинейки на него.
– И запомни, Сашка, – сказал он, – если еще раз попадешься – я тебя уже не отпущу.
– Я тебя тоже, – пообещал Павлов, рукавом шинели вытер лицо. – Кем ты хоть служишь у красных?
– Командиром полка.
Федяинов не сводил со своего бывшего дружка настороженного взгляда – он все понял, никаких иллюзий насчет Павлова не питал: теплые воспоминания о беззаботном детстве сгинули здесь, в завалах снега, среди мерзлых стволов, под шапками сосен, ронявших в сугробы сухие, срубленные морозом шишки. И вообще, если уж на то пошло, теперь уже кажется, что никакого детства не было – плавает в голове какая-то муть, схожая с туманом, в ней мелькают какие-то то ли пятна, то ли лица, и больше ничего нет, лишь в глотке, под самым кадыком сидит холодный соленый комок – это смерзлись слезы.
Штабс-капитан сделал шаг назад, взмахнул обеими руками, неосторожно споткнувшись обо что-то невидимое под снегом, выматерился тоскливо, зло и, повернувшись к Федяинову спиной,
