Книга Навстречу гибели - Аяна Грей

скоро он перестанет быть нашим.

– Минутку, маленькое семечко поньи, – говорю я как можно ласковее. – Подожди еще чуть-чуть.

Я просовываю голову в спальню и смотрю на Лесего. Он сидит в комнате, обложившись ящиками. Почувствовав мой взгляд, он поднимает голову и слабо улыбается.

– Почти закончил, – вздохнув, произносит он. – Новые покупатели согласились забрать все, что здесь есть, так что нам не придется ничего перевозить. Ночь проведем здесь, а утром съедем.

Не придется ничего перевозить. Он говорит так, будто у нас есть выбор – оставлять или не оставлять свои вещи. Я прикусываю язык, чтобы ничего не ответить на это, и просто киваю.

– Я собираюсь сходить с Коффи на рынок. Мне еще нужно сделать кое-какие дела перед… встречей.

– Хорошо, я буду здесь. – Он встает и несколькими широкими шагами пересекает комнату, чтобы взять меня за руку. Он целует тыльную сторону ладони, а затем смотрит мне в глаза. – Я люблю тебя, Рашида.

– И я тебя.

Его глаза слегка тускнеют, и я чувствую, как внизу живота собирается знакомое чувство вины – но игнорирую его. Я по-прежнему люблю Лесего, но иногда не уверена, что все еще влюблена в него. Не знаю, как произнести это вслух, и потому не говорю ничего.

– Мама!

Мы оборачиваемся, когда голос Коффи возвращает нас в настоящее. Я целую Лесего в щеку в последний раз, а затем заставляю себя улыбнуться и иду за Коффи. Она стоит в проеме входной двери и с нетерпением смотрит на меня.

– Идем же, мама!

Я беру ее за руку и выхожу из дома, тихо закрыв за собой дверь.

Коффи вскоре выпускает мою руку. Я вспоминаю, как она, только научившись ходить, часто цеплялась за подол моего платья, чтобы не упасть. Она крепко сжимала поношенную ткань в кулаке с решимостью, которая меня восхищала, но больше она так не делает. Теперь она ходит и бегает сама и все реже оглядывается на меня. Это одновременно прекрасно и пугающе – видеть, как она у меня на глазах становится самостоятельной отдельной личностью. Я так испугалась, когда узнала, что беременна ей, но теперь начинаю думать, что это была самая легкая часть. Пока Коффи оставалась внутри меня, мы были неразрывно связаны, ее сердце билось рядом с моим. Теперь она снаружи, во внешнем мире – чувствует, растет, живет, – а значит, и часть меня оказалась во внешнем мире, хрупкая и уязвимая.

– Мама, смотри! – Коффи, которая шла впереди своей забавной покачивающейся походкой, останавливается и смотрит на меня. Прищурившись, она сосредоточенно высовывает крошечный розовый язык и шевелит пальцами. Я настораживаюсь, когда вижу, что вокруг ее ладоней кружится крошечная искорка.

– Коффи!

Улыбка исчезает с ее лица, когда я быстро подбегаю к ней и хватаю за руки.

– Больше так не делай, слышишь?

Коффи хмурится:

– Почему, мама?

– Потому что… – Я замолкаю, ища правильные слова. – Потому что это плохо.

Коффи наклоняет голову, и этот жест так напоминает маму, что мне хочется сжаться.

– Но почему это не кажется плохим?

– Это плохо. – Я снова хватаю ее за руку, и мы идем дальше по улице.

Это пройдет, – убеждает голос в голове. – Это просто такой период. Это ненадолго. Она не как мама. Она не дараджа. Это невозможно.

Я повторяю это снова и снова, пока сердце не начинает биться ровно. Она не дараджа. Это невозможно.

Я не хочу думать о том, что будет, если я ошибаюсь.

* * *

Коффи тянет меня за руку, когда мы идем по извилистым улочкам рынка, но я не отпускаю ее от себя.

Когда я была маленькой, это место меня очень радовало – да и потом, когда я стала старше, тоже. Но теперь это ощущение исчезло. Я прохожу мимо магазина, куда заглядывала подростком, – одного из тех, что показала Ния. Вспомнив подругу, я чувствую, как вина пронзает грудь.

Прошел год с тех пор, как ее тело нашли на краю Великих джунглей, – с тех пор как ее убило существо, известное как Шетани. Я знаю, она не хотела бы, чтобы я так делала, но я вложила в ее ладони две монеты-шаба, прежде чем ее завернули в саван, чтобы она могла оплатить путь в следующую жизнь. Я постоянно скучаю по ней.

Мы быстро и осторожно идем по рынку. Люди шепчутся о том, что недавно Шетани снова напало на кого-то, и в воздухе повисает ощущение тревоги. Я слышала, как кто-то обвинял в этом дараджей – тех немногих, кто остается в городе, – якобы они призывают чудовище из джунглей. Хотя я знаю, что это неправда, я больше не пытаюсь возражать. В Лкоссе почти не осталось дараджей – те, кто жил здесь раньше, либо покинули город, либо скрываются, либо мертвы.

Коффи вприпрыжку идет рядом со мной, и мы приближаемся к тележке торговца продуктами. Я уже мысленно продумываю речь.

На этот раз у нас нет денег, но Лесего вот-вот найдет новую работу. Скоро он сможет вернуть всю сумму…

Когда мы подходим к продавцу, я сглатываю комок в горле и стараюсь выпрямиться во весь рост. Лицо торговца все покрыто морщинами, а нос у него похож на раздавленный помидор. Заметив меня в толпе, он прищуривается. Я останавливаюсь перед ним.

– Ты принесла остальную сумму? – спрашивает он.

Я глубоко вздыхаю:

– Еще нет. Но я хотела сказать, что отдам очень, очень скоро. Лесего вот-вот найдет новую работу…

– Пффф. – Торговец уже качает головой. Он отмахивается от моих слов. – Даже не пытайся придумать еще одно оправдание, девочка, я уже понял, что денег с тебя не получить. Мне и не следовало одалживать их тебе и твоему ни на что ни годному мужу. Этому Лесего ни в чем веры нет.

Он говорит не про меня, но мне все равно неприятно.

– Подождите. – Я открываю сумку, которая висит у меня на плече, и копаюсь в ней. – Я… я не могу покрыть сегодня весь долг Лесего, но я могу вложить немного. – Я обшариваю содержимое сумки, пока пальцы не добираются до дна, и тогда сердце сжимается. Кошелек пропал. Я оглядываюсь, пытаясь понять, не подкрался ли карманник, пока я отвлеклась. Но нет – как только у меня возникает эта мысль, я уже знаю, в чем дело. Я держу сумку и кошелек под подушкой, и об этом знает только один человек.

Лесего.

Сам он не посчитал бы это кражей, да у него и не было таких намерений. Он иногда просто забывает сказать, берет деньги для бизнеса, а мне не сообщает, но… но он мой муж. Все мое – его, а все его – мое. Вот только сейчас это означает, что у меня вообще нет денег – даже на черствый хлеб.

– Что случилось, мама? – Сердце болезненно сжимается, когда Коффи смотрит на меня большими встревоженными глазами.