Книга Айседора: Портрет женщины и актрисы - Фредерика Блейер

устройте ей получить деньги по этому чеку в «Ара». Она, вероятно, очень нуждается. Чек для Ирмы только пробный. Когда мы узнаем, что вы получили его, тогда Изадора пошлет столько, сколько надо.

Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу, пусть он отошлет его ей.

Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, Вы позовите ее к себе и запишите ее точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет…

…О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французскую полицию, чтобы я не попал в Париж). Но все это после, сейчас жаль нервов…

Жму Вашу руку.

До скорого свидания, любящий Вас Есенин.

Ирме мой нижайший привет. Изадора вышла за меня замуж второй раз и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина»8.

Поскольку Шнейдер оставался в Москве, Есенин и Айседора нуждались в переводчике, так что в Висбадене им пришлось нанять молодую секретаршу Лолу Кинель, которая говорила и по-русски, и по-английски. В книге своих воспоминаний «Это мое дело» мисс Кинель описывает свою первую встречу с четой Есениных у них в отеле.

«Полная, средних лет женщина в оранжево-розовом неглиже грациозно полулежала на кушетке… Когда она спустя мгновение встала и начала двигаться по комнате, я увидела, что она вовсе не полная и не средних лет. Она была прекрасна и обладала удивительной природной грацией… Это была Айседора. Через некоторое время из спальни вышел молодой человек в белой шелковой пижаме. Он выглядел как русский танцор из американского шоу: золотистые вьющиеся волосы, наивные васильково-голубые глаза и движения, выдающие сильное, мускулистое тело… Это был Есенин. Позже я узнала, что он был отнюдь не наивен. Он был хитрый, подозрительный, обладал хорошей интуицией. И при этом очень нежный, просто как ребенок, полный противоречий. В нем с одинаковой силой сочетались и крестьянин, и поэт»9.

Тот факт, что ни муж, ни жена не понимали языка друг друга, с самого начала поставил секретаря в очень тесные взаимоотношения с ними. Есенин, обрадовавшись тому, что может с кем-то разговаривать по-русски, сразу же начал рассказывать Лоле Кинель о своем детстве и первых пробах пера. «У него был мягкий голос и мечтательный взгляд, и, видимо, именно поэтому окружающие считали, что у него душа ребенка, таинственно мудрого и в то же время удивительно нежного»10. Именно эту вдохновенную, уязвимую душу и защищала Айседора, хотя Есенин и пытался постоянно спрятать ее за другим обликом, предназначенным для окружающих. «Обычно Есенин был… слабым, притворяющимся дурачком, но очень скрытным, с глазами, полными лукавства и озорства»11.

Вдохновленный тем, что мисс Кинель была в восторге от прочитанных им стихов, Есенин попросил ее перевести их на английский.

«Я не была польщена… Я была немного испугана и немного шокирована, ведь я была очень молода и понимала, что это было и невозможно, и кощунственно. Ведь поэзия Есенина необыкновенно лирична, ее музыка заключена в звучании русских слов, в русской фонетике, поэтому она никогда не зазвучит на другом языке. Даже на русском существует такой вид поэзии, которая в сто раз прекрасней, когда ее читают вслух, нежели когда ее читают про себя, а мне предлагали изуродовать ее…»12

Но поэт настаивал, поэтому мисс Кинель обещала постараться и ежедневно начала делать переводы по его выбору.

«На следующее утро я приносила стихотворение в комнату Айседоры и читала перевод ей вслух. Есенин внимательно наблюдал за выражением лица Айседоры, а она, с присущей ей добротой и деликатностью, улыбалась, всячески показывая, что очень довольна. Иногда она пыталась помогать мне, ведь она знала английский лучше меня и гораздо лучше знала поэзию. И всякий раз она старалась скрыть свое разочарование. Есенин был очень раним во всем, тем более в том, что касалось его поэзии, и обидеть его было все равно что обидеть ребенка.

Однажды я спросила его, почему он так хочет, чтобы его стихи были переведены на английский.

«Неужели вы не понимаете, — спросил он, удивленный моим вопросом, — сколько миллионов узнают обо мне, если мои стихи появятся на английском? Сколько человек прочитали меня на русском? Двадцать миллионов, ну тридцать максимум… Все наши крестьяне неграмотны… А на английском?»

Он широко развел руки, и глаза его засияли»13.

Для Есенина признание его поэзии на Западе было крайне важным. Он даже в России ревниво относился к своей славе, а уж то, что его на Западе рассматривали лишь как молодого мужа Айседоры Дункан, для него, как художника, было просто невыносимо.

Однажды он попросил Лолу Кинель перевести Айседоре следующее: «Танцовщица никогда не станет великой, потому что ее слава недолговечна. Она умирает вместе с ней».

«Нет, — возразила Айседора, — танцовщица, если она действительно великая, может дать людям то, что они будут нести в себе вечно. Они не смогут забыть этого, ведь это изменило их, хотя, может быть, они об этом даже не подозревают».

«Ты просто танцовщица. Люди могут прийти и восхищаться тобой — даже плакать. Но ты умрешь, и никто о тебе не вспомнит. Через несколько лет после этого вся твоя великая слава пройдет… Нет Иэадоры!»

Все это он произнес на русском, чтобы я перевела, но два последних слова сказал с английской интонацией прямо в лицо Айседоре, сопровождая это выразительным, издевательским жестом, словно развеял останки умершей танцовщицы по ветру.

«А поэты живут, — продолжал он, улыбаясь. — Я, Есенин, оставлю после себя свои стихи. А стихи будут жить вечно. Тем более такие, как мои».

За откровенным издевательским и дразнящим тоном скрывалось нечто очень жестокое. Когда я перевела его слова, на лицо Айседоры набежала тень. Внезапно она повернулась ко мне и сказала очень серьезно:

«Скажите ему, что он не прав, скажите ему, что он не прав. Я дарила людям красоту. Я дарила им свою душу, когда танцевала. А красота не умирает. Она где-то существует… — Ее глаза вдруг наполнились слезами, и она добавила на ломаном русском: — Красота ньи умирай».

Но Есенин, уже полностью удовлетворенный тем эффектом, который произвели его слова — в нем частенько просыпалось желание обидеть Айседору или унизить ее, — стал сама доброта. Характерным жестом он притянул к себе голову Айседоры и шлепнул ее по спине, дурашливо говоря: «Эх, Дункан!» Айседора улыбнулась. Все было забыто»14.

Популярность Есенина в России как революционного поэта не уберегла его от цензурных сложностей, связанных с советским правительством. Широко улыбаясь, он говорил мисс Кинель: «Большевики