Книга Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет.
— Перестань!
— Да нет же…
— Но…
— Никаких «но», Гилберт. Просто ты мне понятен. Ничего особенного в этом нет.
— Я… мм… тебе обязан…
— Вовсе нет.
— Еще как. Я тебе обязан и благодарен.
— Ты говоришь, как на выпускном вечере.
— Наверное, ощущения сходные. У нас сегодня были гости, праздник прошел удачно, мама добралась до своей комнаты, Арни дочиста отмыт, Ларри развязал язык — во всем поворот к лучшему, во всем.
— Вот и отлично, Гилберт. Главное — что ты сам так считаешь.
— Все позади: обиды, вспышки эмоций. Скажи мне, что все позади.
Она молчит.
— Здесь время замедляется, это точно. Начинается нечто новое. Я не ищу быстрых и пошлых решений, мне нужно только подтверждение, хоть какое-нибудь. Бекки? Ты меня слушаешь?
— Конечно, мы можем поцеловаться.
— Значит, это… что?
— Мы можем поцеловаться. Это будет очень мило.
От смущения меня разбирает смех, а она говорит:
— Возвращайся к своим родным. Целоваться будем завтра.
Провожаю ее до порога; ни разу не поцеловались, даже не обнялись. Но будет завтра. Ее слов было достаточно, и я вприпрыжку, как первоклассник, бегу домой, повторяя одно слово: «Завтра».
Дома вижу, как Эллен отъезжает вместе с Синди Мэнсфилд. Веранда стихла. Там, закрыв глаза, в одиночестве сидит Ларри.
— Ларри, — спрашиваю, — что происходит?
А он мне:
— Слушаю Айову.
— А. Ну ладно. Поверю на слово.
В доме звонит телефон. Я оказываюсь к нему ближе всех.
— Гилберт Грейп на проводе.
— Восход солнца. Хочешь завтра посмотреть?
— Да! — Спокойно, Гилберт, не надо таких восторгов, сохраняй хладнокровие. — Мм… Да, это можно.
— Заезжай за мной, я буду на площади. И одеяло не забудь.
— Пока, Бекки.
Щелчок.
У меня нет сил повесить трубку. В области живота и ниже ощущается невероятно бурная реакция. Ничего себе. Опускаю трубку на рычаг, и в кухне появляется улыбающаяся Эми.
— Как понимать этот взгляд?
— Какой взгляд? — переспрашивает Эми.
— Ты шпионишь.
— У Гилберта появилась девушка, у Гилберта появилась девушка.
— Господи, Эми, лопочешь, как пятилетняя.
Она со смехом моет руки над раковиной. Я подумываю, не обрызгать ли ее водой, не сделать ли какую-нибудь еще мелкую пакость, но тут входит Дженис со своей порцией торта.
— Мы с Ларри едем за пивом для всех. Какие-нибудь еще пожелания есть?
— У меня, — говорю, — нет.
— У мамы сигареты на исходе.
Дженис говорит:
— О’кей. Что-нибудь еще?
Я отрицательно мотаю головой, Эми говорит: «Нет, это все», и Ларри с Дженис уносятся в темноту. Я открываю морозилку и достаю формочку со льдом. Когда Эми вытирает руки, выламываю три-четыре кубика и сзади опускаю ей за шиворот. Она взвизгивает и пытается провести захват моей головы. Успеваю схватить с тарелки Дженис остатки крема и обмазываю физиономию Эми.
— О-о-о-ой, Гилберт… прекрати. — Дергает меня за волосы.
— Ай! Все, все, Эми. Все.
В знак перемирия намочил кухонное полотенце и стер крем с ее носа и губ. Эми подбирает с пола тающие кубики льда, и тут сверху доносится: динь-динь, бинь-бинь.
— Это мама.
Эми выбрасывает в раковину лед, а я отталкиваю ее с дороги, чтобы беспрепятственно мчаться наверх.
— Иду, иду, мама!
Эми ловит меня за футболку. Трикотаж рвется.
— Не смей!
— Я тебя обгоню, Гилберт, я буду…
— Попробуй.
Она вцепляется мне в локоть; тащу ее за собой.
Динь-динь, бинь-бинь.
Несемся по лестнице. Я первый.
— Эми и Гилберт в твоем распоряжении, мама.
Мама лежит в кровати на спине, ищет нас взглядом. Одна крупная рука тянется в нашу сторону, другая трясет школьным колокольчиком. Динь-динь, бинь-бинь.
— Что ты хотела, мама?
Она пытается ответить. Оконные вентиляторы сильно жужжат, приходится их выключить.
— Что, мама, что?
Динь-динь, бинь-бинь. Колокольчик выскальзывает из пальцев. У нее изнутри слышится какой-то скрежет, перестук. Мамины глаза медленно блуждают, она пытается что-то прошептать, веки дергаются.
— Что происходит? — вырывается у Эми.
У мамы закрываются глаза, голова скатывается набок.
Я трясу ее за плечи.
— Нет. Нет! — кричит Эми. — Очнись, мама, очнись!
Давлю маме на грудь, бью ладонями. Эми делает ей искусственное дыхание. Старается изо всех сил.
Но пульса нет. В груди ничего не осталось, там пустота. В какой-то миг вздымается живот и чмокают губы. В следующий миг и эти признаки жизни уходят. Мама уходит.
— Нет. Нет, Гилберт, скажи мне, что это неправда.
— Это неправда.
Однако же это правда.
— Аааааааххххххх! — вырывается у Эми; я обнимаю ее за плечи и крепко прижимаю к себе. Она содрогается.
— Эми. Эми-Эми-Эми.
Арни спит на полу. Он не слышит ни криков сестры, ни ударов по кровати.
Мама лежит с полуоткрытым ртом и закрытыми глазами, волосы еще напоминают о салоне красоты, тело полностью скрывает под собой кровать. Я держу мамину руку. Ей уже недолго хранить тепло. Что за картины мелькают у меня в голове? Да ведь это мое появление на свет: капли пота на маминой коже, выражение ее лица, когда она впервые прижимает меня к груди.
У Эми вырывается то же самое «Аааааааххххххх!». Арни заворочался, но не просыпается.
Говорят, женщина кричит от сильнейшей боли, когда дает жизнь младенцу. А я сейчас думаю, как легко ускользает прожитая жизнь — как подтаявший кубик льда. А кричат при этом живые. Мы стоим (не знаю, долго ли) в растерянности. Наконец Эми гладит Арни по голове и говорит:
— Лучше разбудить его сейчас.
— Дружочек, это твой брат. Гилберт с тобой. Арни?..
Он с улыбкой разлепляет глаза:
— Я так и знал, что это ты, Гилберт. У-у-у-у.
— Хочу, чтобы ты посмотрел…
