Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады - Валерия Ободзинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пройдя пару кварталов, прижался к какому-то зданию и, прикрыв глаза, задышал. Жизнь взорвалась в нем, выбросив горячую кровь по всему телу.
Послышались звуки музыки из окон ресторана. И отчего-то мысленно вернулся в Одессу. Мимо ходили люди. Обрывки слов проносились бессвязным вихрем. По асфальту шуршали шины машин.
Гитарист превратил дворовую песню в фирменный блюз, от которого накаляло нервы и каждый мускул заставляло пританцовывать.
Вот это мужик лабает!
Валера поплыл на звук и, зайдя в ресторан, закусил губу от разочарования: всего лишь молодой пацан?
Когда блюз смолк, в голове Ободзинского еще звучала мелодия.
– Да тут Джимми Хендрикс в стороне курить будет! Где ты так научился?
– Я самоучка, – пожал плечами светловолосый парень. – Никакой не Хендрикс. Борис Пивоваров я.
Валера протянул руку:
– У меня сегодня день фантастических совпадений. Я Ободзинский. Тоже самоучка. Слушай, пойдешь ко мне в ансамбль?
Парень снова пожал плечами.
– Борис, я тебе буду платить столько, сколько никто и нигде. Поехали. Чего тебе этот ресторан? Посмотришь страну, на стадионах играть будешь, в больших городах!
Глаза Пивоварова оживились. И чтоб поставить точку, Валера резким движением достал из внутреннего кармана блокнот, написал телефон и вырвал листок:
– Мы сегодня уезжаем в область. Последний концерт даем. Завтра я буду здесь. Приходи в филармонию.
Валера поспешил ретироваться, пока тот не успел опомниться, и в дверях услышал уверенное, безоговорочное пивоваровское «да».
* * *
По приезде в Москву Ободзинские пригласили Гаджикасимова с женой. Пока Неля с Ниной обнимались, Валера повел Онегина в гостиную. Окна открыты настежь. Летний ветер, попадая в комнату, надувал шторы, как два больших красных паруса. Анжелика сидела на шерстяном матраце, и обложившись игрушками, размахивала куклой.
– Анжелика, давай-ка подвинем трон этому большому дяде.
Анжелика поднялась и вслед за отцом подталкивала пальчиком широкое кресло к столу. Гости с аппетитом разглядывали изысканные салаты из ананасов с орехами и запеченного со специями осетра, а Владимир Иванович, воспользовавшись паузой, включил катушечник с романсами Вертинского и торжественно остановился у стола:
– Евгений, предлагаю осушить бокалы!
Все рассмеялись. Неля тихонько ущипнула тестя за бок и баском прошептала:
– Онегин, Онегин! Какой Евгений, Владимир Иваныч, ну что вы?
Ободзинский-старший оторопело оглянулся и, очаровательно подняв брови, виновато хохотнул:
– Промашка!
– Это ничего, – улыбнулся Гаджикасимов, показав красивые белые зубы. – Когда я служил в армии, прапорщик каждый раз забывал мое имя. Фамилию вовсе выговорить не мог. Так он заходил в казарму, минуту-другую соображал, как меня величать и, объявлял: «А-ну, Кармен! На выход!»
– И что! Звучит не хуже Онегина! Давайте выпьем. За Кармен, за Онегина и за Мериме!
Под перезвон бокалов Валера придвинулся ближе к Онегину:
– Какие новости?
– С Володей Рыжиковым встречались. Тебя вспоминали. Там… – Онегин запнулся, словно раздумывал, как смягчить, и медленно отрезал кусок мраморной говядины под соусом с черносливом. Валера напряг слух.
– Ой, глинтвейн! – нарушила натянутую паузу Неля. – Мы с Валерой привезли хрустальную крюшонницу. Всю дорогу волновались, как бы не разбить. Я даже рецепт разыскала, как варить.
– Пойдем поможем? – подхватил Валера. Не терпелось уединиться и порасспросить Онегина обо всем.
Они прошли на кухню. На раздвижном столике сверкал половник, крюшонница, поднос и бокалы. Солнце, поглаживая хрустальную чашу, разбрасывало радужные лучи по комнате.
Пока Неля помешивала вино, Валера с Онегиным расположились на балконе.
– Миллионными тиражами твою пластинку печатают, – продолжал Онегин.
– Как думаешь, мне радоваться или плакать? – вскипел Ободзинский, не дослушав. – Мне ж за эту пластинку разово дали 150 рублей. Денег на «еврее» Ободзинском делать не брезгуют!
Валера яростно сдул прядь светлых волос со лба:
– Обобрали, пинком под зад из РСФСР вышибли! Телевидение закрыли. Восточную сняли.
Он свирепо смотрел на раздвижной столик, куда Неля поставила крюшонницу. Затем настороженно перевел взгляд на Гаджикасимова:
– Прости, я перебил тебя…
– Фурцева приезжала в Апрелевку. Орден Ленина заводу вручали. Так вот, пошла по залам: «Что печатаете? – Пластинку Ободзинского. Пластинку Ободзинского. Пластинку Ободзинского». Работники за головы схватились. Екатерина Алексеевна, не волнуйтесь, зато на втором этаже у нас классику печатают! Поднялись на второй. А там…
– И что? – поморщившись, Валера закурил.
– Не знаю. Для нас ничего хорошего.
– Думаешь, запретят пластинки? – прошептал Валера. Мысль, не приходящая прежде на ум, оглушила.
Оба умолкли. Неля аккуратно наливала глинтвейн, стараясь не разлить.
Оперевшись локтями на перила балкона, Валера уставился на силуэты молоденьких берез. Солнце с другой стороны дома садилось за горизонт. Грузные облака неподвижно повисли в небе. Мальчишки под окном играли в ножички. А вдали, по крышам гаражей пацанята гоняли в «казаки-разбойники».
– Уезжать надо отсюда. Вот что я думаю.
Крюшонница неожиданно хрустнула, и горячее вино полилось на столик, мгновенно просочившись на белый пол.
– Кошмар, – не сдержала слез Неля. – Мы столько с ней мучились в дороге. Такая красота. И ни разу…
– Нелечка, только не расстраивайся. – Онегин выскочил помогать, хватал большими руками осколки, складывая в урну. – Не переживай. Я тебе новый такой куплю, еще лучше. На счастье, – повторял Гаджикасимов и продолжал подбирать осколки.
Валера грустно смотрел на суматоху и на огромное красное пятно, оставшееся на белом кафеле. Все ломается – и всякая гармония нарушается.
– Ветер дует, ветер свищет, – слышалось жалобное пение Владимира Ивановича.
Следующим утром певец позвонил Щеглову:
– Юр, я согласен. Въедем в Москву, как ВИА. Пусть будет не Ободзинский. Пускай, хоть «золотые пеньки», хоть «золотые тюлени».
Осенью Ободзинский под эгидой ВИА «Золотая карета» держал путь в киевский дворец «Украина».
Валерий участвовал в сборном концерте. В первом отделении выступали Дмитрий Ромашков, Алла Пугачева и оркестр Олега Леонидовича. Ободзинский этот вечер закрывал.
