Книга Корни гор. Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая

Далла сама не понимала, что с ней происходит. Теперь, когда ей было совсем не на кого понадеяться, а гибель смотрела прямо в лицо, в ней проснулось какое-то уверенное и нерассуждающее чувство. Какая-то посторонняя сила двигала ее телом и духом, а она подчинялась, не думая и не сомневаясь. Так надо.

Кроме нее, в девичьей оставалась только одна женщина – Фрегна, нянька Бергвида. Она укладывала и завязывала в узел какие-то вещи на случай, если хозяйка все же решит бежать. Далла нашарила рядом с собой рукоять длинного ножа, который привезла с собой еще из Нагорья. Посадив Бергвида на скамью, она неслышно шагнула к рабыне. Она не помнила, сколько лет рабыня преданно служила ей, не думала, что Фрегна не покинула ее даже сейчас. Воспоминаниям и размышлениям не находилось места, и в этой женщине Далла видела лишь необходимое средство спасения. Так надо.

Подкравшись, как тролль, Далла левой рукой схватила няньку за волосы, сильно дернула на себя, запрокинула голову и вонзила нож в горло. Фрегна издала только один хриплый вскрик и рванулась вперед, невольно вскинув руки, а Далла тут же выдернула нож. Кровь широкой обжигающе-яркой струей хлынула на пол и залила черные камни потухшего очага. Далла выпустила волосы Фрегны, и тело повалилось лицом вниз.

А Далла, бросив нож тут же рядом, принялась за дело. Ни страха, ни потрясения, ни дрожания рук – одно деловитое проворство. Она знала одно: так надо. Стараясь как можно меньше запачкаться, она стянула с еще теплого, гибкого тела платье и верхнюю рубаху и надела взамен свои собственные. Амулеты на застежной цепочке, украшения, золотое обручье, которым она когда-то так жаждала обладать, – пусть все пропадает, ничего не жалко. Сейчас не до них. Пусть будет похоже, пусть все будет как положено…

Одежду рабыни Далла надела на себя. Пятна крови никого не удивят и не привлекут внимания: мало ли кого бедной женщине случилось перевязывать? Зато в девичьей найдут тело молодой женщины в одежде Даллы дочери Бергтора. Жаль, нет подходящего ребенка… Ни Торбранд, ни другие фьялли давным-давно не видели ее в лицо. Никто не сможет с уверенностью сказать, она это или нет. А если не поверят и вздумают искать, пусть ищут.

Взяв на руки Бергвида, Далла выскользнула из усадьбы и устремилась на юг, навстречу фьяллям. Она нисколько не боялась, и выдать вдову конунга могло бы только выражение лица – напряженное и решительное до злости. Судьбе ее не одолеть, мальчик никогда не будет рабом фьяллей! Женщина бежала, перекосившись под тяжестью трехлетнего ребенка, но не замедляя шага. Она проскочит между каменными жерновами великанши-судьбы, и никто ее не остановит! Далла дочь Бергтора была достойной противницей судьбе: когда отступать стало некуда, ее воля стала твердой и опасной, как пресловутое «злое железо». Ее мальчик будет конунгом и мстителем! Великаны Стоячих Камней не могли ошибиться.

Когда фьялли вошли в усадьбу Речной Туман, они обнаружили там тело женщины в богатой одежде. Позвали Торбранда конунга, но он, сколько ни пытался, не мог соотнести в памяти это округлое, немного курносое лицо с тем, что видел три… четыре года назад… Он даже не помнил, когда и как встречался с Даллой. Может быть, это она… Руки женщины были довольно загрубелыми, но не чрезмерно, а кто мог сказать, как жила вдова конунга после смерти мужа и бегства с Острого мыса?

Хёрдис, едва войдя в девичью, вскрикнула и бросилась к телу. Никто не успел и опомниться, а она уже сорвала с цепочки под застежкой на платье убитой что-то маленькое и темное. Это было огниво, о котором Далла позабыла в тот смятенный, помраченный час.

– Мое огниво! – с ликующей нежностью кричала Хёрдис и прижимала к щеке изогнутую полоску железа, как пушистого теплого цыпленка. – Мое огниво! Мое драгоценное! Мое любимое!

Она была счастлива, как мать, которой вернули дитя. Огниво, родовой амулет ее отца Фрейвида, то самое, что когда-то давно впервые позволило ей ощутить свою силу. То, к чему она так стремилась, за чем посылала Жадного, – оно вернулось к ней.

– Как по-твоему, это Далла? – спрашивали ее.

– Может быть, – отвечала Хёрдис, от счастья равнодушная ко всему прочему. – Мое огниво было у Даллы, я знаю, мне говорил Жадный.

– Значит, это Далла, – решил Торбранд.

Сейчас ему было проще так считать. Смерть вдовы Стюрмира выглядела непонятной, беспричинной и нелепой. Но в жизни так много непонятного и нелепого… Еще одна смерть после всего пережитого казалась чем-то вполне естественным, она не удивляла, не поражала. Смерть так широко и бурно разливалась над полем битвы, что могла достать своей режущей волной любого, кто в этой битве не участвовал. Ничего странного… Да мало ли кто, пользуясь всеобщим разбродом и смятением, захотел свести счеты с Даллой? А заодно опозорить фьяллей, свалив вину на них?

– Похороните ее, – устало распорядился Торбранд. – Хватит с меня квиттинских конунгов.

Тело похоронили вместе со всем, что на нем оказалось, в придачу хирдманы небрежно собрали кое-какой утвари – что попалось под руку в девичьей и кухне. Так велел Эрнольв Одноглазый, взявшийся руководить этим невеселым делом.

Эрнольв отлично знал, что в смерти этой женщины фьялли не виноваты, но при виде ее тела, лежащего в могиле на подстилке из елового лапника и потертых овчин, в окружении закопченного котла, двух-трех горшков и чашек, его пробирало неловкое, стыдливое чувство. Ножницы какие-то овечьи… Тролли знают, понадобятся ли они ей в селениях Хель. Это была не первая мертвая женщина, которую Эрнольву случалось видеть за время этой войны, но сейчас он смотрел в яму и что-то не давало ему отвести взгляд, хотя смотреть совсем не хотелось. Лезли дурацкие мысли – повернись все иначе, и Свангерда могла бы лежать вот так же, убитая неизвестно чьей рукой и похороненная чужими… Такая же маленькая, беззащитная, остывшая… Остро и резко щемило сердце, горло сжималось судорогой, и хотелось немедленно оказаться рядом с женой, убедиться, что с ней ничего не случилось за то время, когда его самого сто раз могли убить.

При всей убогости, это погребение казалось Эрнольву очень значительным, и знатный род погибшей здесь был ни при чем. При виде усталого лица мертвой в его душе раскрылось давно зревшее убеждение, будто он глядел в лицо самой норне, утомленной злым безумством человеческого рода. Этого не должно быть никогда и нигде. Женщины не должны гибнуть, попав под волну слепой военной смерти. Никакие, нигде и никогда.

– Ну, чего ты там застрял? Было бы чем любоваться! – с усталой досадой окликнул его знакомый голос. – Теперь уж, слава асам, с этой змеей покончено.

Эрнольв обернулся. На камне поблизости сидел Асвальд Сутулый, и Эрнольв изумился про себя, внезапно заметив, как тот изменился. Исхудалый, так что щеки ввалились, об нос и подбородок уколоться можно. Глаза запали, а вокруг как пеплом обмазано. И бледный как мертвец. И сам знает, на кого похож, оттого и злой такой. Впервые в жизни при виде этих зеленых неприветливых глаз Эрнольв испытал теплое, какое-то привязчивое чувство и запоздало обрадовался, что Асвальд уцелел. Раньше Эрнольв после каждой битвы вполне равнодушно отмечал Асвальда в числе живых, а теперь вдруг осознал, как тяжело было бы вернуться в Аскефьорд без него. Без него тоже…