Книга Вендетта, или История всеми забытого - Мария Корелли

Торговец снова вытащил трубку изо рта.

– Сошел с ума? Ну, так говорят. А я думаю, что он был в здравом уме, вот только с покрывалом ошибка вышла: надо было сперва его с кровати стянуть. Но у него хватило ума понять, что от него никому нет проку, – вот он и сделал лучшее из всего, что мог! А вы его знали, синьор?

– Как-то раз я дал ему денег, – уклончиво ответил я. Потом, достав несколько франков, сунул их плутоватому сыну Израиля с недобрыми глазами. Тот принял деньги, рассыпаясь в благодарностях. – Спасибо вам за рассказ, – холодно произнес я. – Всего доброго.

– И вам того же, синьор, – ответил мой собеседник, усаживаясь на место и с любопытством глядя мне вслед, когда я повернул обратно.

Я свернул с грязной улочки, чувствуя головокружение и слабость. О смерти жалкого старьевщика мне рассказали довольно коротко и грубо, но все же я ощутил какое-то сожаление и сочувствие. Почти нищий, наполовину спятивший и совершенно одинокий, он казался мне родственной душой в горькой беде и непоправимом горе. Я с содроганием подумал: неужели и меня ждет такой конец? Когда мое отмщение свершится, превращусь ли я в сгорбленного безумного старика, который в один ужасный день перережет себе глотку острым ножом, чтобы завершить историю своей жизни?

Я прибавил шагу, надеясь избавиться от жутких фантазий, которые коварно разъедали мой ум. На меня вновь обрушились шум и суета виа Толедо, но теперь они доставляли мне облегчение и отвлекали от мрачных мыслей. Мимо меня пронеслись двое ряженых в лилово-золотистых одеждах, один из них выкрикивал довольно старый каламбур о возлюбленной. Я едва его слышал, и уж тем более у меня не было ни желания, ни настроения на него ответить. Знакомая дама наклонилась с изящно украшенного балкона и бросила к моим ногам букет роз, я из вежливости наклонился и поднял его. Затем, приподняв шляпу, поблагодарил дарительницу, но через несколько шагов сунул букет бедно одетому ребенку. Из всех цветов розы теперь мне наиболее ненавистны. Как писал английский поэт Алджернон Суинберн:

Я больше с розами дружить не стану!

Моя жена всегда их носила: даже в тот вечер, когда я видел ее в объятиях Гвидо, от охватившей их страсти помялась алая роза у нее на груди – я до сих пор храню ее увядшие лепестки. В лесной глуши, где я теперь обитаю, роз нет, и я этому рад! Деревья тут слишком высокие, а заросли ежевики и подлесок слишком густые. Здесь не растет ничего, кроме травы и полевых цветов, которые не пристало носить благородным дамам, однако, по мне, они бесконечно милее, чем тщательно выведенные садовые растения, чей цвет и запах мне будут противны до конца дней. Я несправедлив, скажете вы? Розы не ведают зла? Верно, но их запах пробуждает воспоминания, а я всегда стремлюсь к забвению!

В тот вечер я вернулся в гостиницу и обнаружил, что на час опоздал к ужину. Это было необычным обстоятельством и вызвало беспокойство у Винченцо, о чем свидетельствовало облегчение, осветившее его лицо, когда я вошел. Несколько дней мой верный слуга с тревогой наблюдал за мной: моя рассеянность, долгие прогулки в одиночестве, которые я привык совершать, вечера, которые я проводил у себя за письменным столом, закрыв все двери, – все в моем поведении, несомненно, вызывало у него величайшее волнение. Я заметил, что ему стоило огромных трудов соблюдать обычное спокойствие и такт, воздерживаясь от вопросов. В тот раз я поужинал очень торопливо, поскольку обещал пойти в театр вместе со своей женой и двумя ее подругами.

Когда я приехал, Нина уже расположилась в ложе и просто сияла красотой. Она была одета в мягкое, блестящее, облегающее платье лимонного цвета, а разбойничьи драгоценности, которые я передал ей через Гвидо, ослепительно сверкали на ее обнаженной шее и руках. Она приветствовала меня со своим обычным детским восторгом, когда я вошел, держа в руках неизменный подарок – дорогой букет в перламутровой подставке, отделанной бирюзой. Я поклонился ее подругам, с которыми был знаком, потом встал рядом с ней и стал глядеть на сцену.

Комедия, которую давали в тот вечер, была глупой и непритязательной, основанной на избитом сюжете. Молодая жена, пожилой заботливый муж и любовник – конечно же, наделенный в высшей степени «благородными» качествами. Мужа, естественно, обманывали, соль этой пьесы состояла в том, что беднягу даже выгнали из собственного дома в одном халате и шлепанцах под проливной дождь, в то время как его супруга, чья «чистота» особенно подчеркивалась, наслаждалась изысканным ужином в обществе своего высокоморального и добродетельного воздыхателя.

Моя жена восторженно смеялась над плоскими шутками и избитыми остротами и с особым воодушевлением аплодировала актрисе, игравшей главную роль. Эта актриса, кстати сказать, была вульгарной, грубоватой особой, которая всякий раз сверкала черными глазами, встряхивала головой и вздымала пышную грудь, с шипением произнося «Проклятое злобное чудовище!» в адрес своего приниженного мужа, что производило на публику потрясающее впечатление. И эта публика всецело ей сочувствовала, хотя она была, бесспорно, отрицательной героиней. Я с насмешкой смотрел на Нину, когда та кивала прекрасной головкой и постукивала разноцветным веером в такт музыке.

– Вам нравится пьеса? – наклонившись к ней, тихонько спросил я.

– Да, конечно! – ответила она, сверкнув смеющимися глазами. – Муж – такой тюфяк! Все это очень забавно.

– Муж – всегда тюфяк! – заметил я с холодной улыбкой. – Женитьба теряет свою прелесть, когда начинаешь понимать, что муж всегда должен выглядеть посмешищем.

Она подняла на меня взгляд.

– Чезаре! Вы ведь не сердитесь? Ведь так случается только в пьесах!

– Пьесы, дорогая моя, часто являют собой не что иное, как отражение реальной жизни, – ответил я. – Однако будем надеяться, что существуют исключения и что не все мужья – глупцы.

Она очаровательно мне улыбнулась, потрогала подаренные мной цветы и снова принялась смотреть на сцену. Я ничего не сказал и до конца вечера оставался довольно мрачным кавалером. Когда мы выходили из театра, одна из дам, сопровождавших Нину, весело сказала:

– Вы, кажется, скучаете или не в духе, граф?

Я натянуто улыбнулся.

– Только не я, синьора! Конечно же, вы не вините меня в подобной неучтивости? Если бы я скучал в вашем обществе, я был бы самым неблагодарным из мужчин.

Подруга Нины вздохнула с некоторым нетерпением. Она была очень молода и красива, а также, насколько я знал, невинна, к тому же обладала более вдумчивым и поэтичным складом ума, чем большинство женщин.

– Это всего лишь комплимент, – сказала она, пристально глядя на меня ясными честными глазами. – Вы прирожденный льстец! И все же зачастую мне кажется, что ваша вежливость – напускная.

Я посмотрел на нее в некотором изумлении.

– Напускная? Синьора, прошу меня простить, но я вас не понимаю.

– Я хочу сказать, – продолжила она, по-прежнему глядя мне в глаза, хотя на ее нежном бледном лице выступил легкий румянец, – что на самом деле вы недолюбливаете нас, женщин. Вы говорите нам любезности, стараетесь быть милым в нашем обществе, но в действительности все наоборот: вы скептик и считаете всех нас лицемерками.