Книга Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец Макс перешел к сути. «Очень отдаленное» родство между мной и Сандрой возможно, однако по данным анализов я состою в более близком родстве с самим Максом. В обоих случаях речь идет об одном общем предке «много поколений назад».
Вероятность того, что у Сандры и меня был общий дед, «сводилась к нулю».
Для меня это стало облегчением. Наверное, я никогда по-настоящему в этом и не сомневался. Или так я говорил себе.
Итак, Леон уехал из Вены один. Возможно, это произошло потому, что он усомнился в своем отцовстве, или же потому, что не ладил с Ритой, или он был изгнан, или боялся наци, или его от них тошнило. Может быть, он уехал просто потому, что представился такой шанс, а может быть, из-за Линденфельда, а можно придумать еще миллион не менее разумных причин. По крайней мере, теперь тот факт, что он был отцом «дитяти, которое осталось само по себе», не вызывал сомнений.
Иные вопросы так и не получили ответа. Леон уехал. Несколько месяцев спустя Элси Тилни приехала в Вену, чтобы забрать ребенка, и Рита ей это разрешила, а сама осталась в полном одиночестве. Поженились Леон и Рита в 1937 году, год спустя родилась моя мать, а потом в браке случилась «дисгармония», «прискорбные конфликты» испортили отношения супругов, и они обратились к «целителю душ». Очевидно, произошло что-то, к чему я так и не получил ключа.
Когда я впервые вошел в зал № 600 нюрнбергского Дворца правосудия, меня поразило, каким уютным и теплым он выглядит благодаря деревянным панелям. На удивление домашняя атмосфера вместо той суровой, какую я ожидал, да и размеры зала оказались не так уж велики. Я заметил деревянную дверь прямо позади мест для обвиняемых, но в тот первый раз не придал ей значения.
И вот я вернулся вместе с Никласом Франком и с намерением пройти в эту дверь. Пока Никлас бродил по залу, я стоял под окном, чуть дальше того места, где некогда стоял длинный судейский стол. Давно исчезли и флаги четырех держав-победительниц, думал я, обходя зал по периметру, вдоль стены с широким белым экраном, позади кафедры для свидетелей, потом налево, к тому месту, где на двух рядах деревянных скамей сидели подсудимые.
Никлас открыл дверь, вышел в нее, закрыл ее за собой. Небольшая пауза – дверь снова отворилась, Никлас вернулся и направился к тому месту, где почти год сидел во время процесса его отец. Здесь прокуроры изо всех сил добивались обвинительного приговора, а подсудимые пытались оправдать свои действия и избежать веревки. Юристы обсуждали сложные моменты, свидетели свидетельствовали, судьи слушали. Звучали вопросы, а иногда и ответы на них. Внимательно изучались улики: документы, фотографии, отснятая пленка и человеческая кожа. Сильные эмоции, слезы, драма, но немало и рутины. В этом смысле – обычный судебный процесс, но на самом деле никогда прежде не было ничего подобного: впервые в истории человечества руководители государства предстали перед международным судом, обвиненные в преступлениях против человечества и геноциде, – сами эти обвинения были новы.
Рано утром в первый день суда, 20 ноября 1945 года, Ганс Франк проснулся в маленькой камере с открытым туалетом в тюрьме, примыкавшей к Дворцу правосудия. Примерно в девять часов охранник в белом шлеме провел его лабиринтом коридоров к тесному лифту, который и доставил Франка в судебный зал. Он прошел сквозь раздвижную дверь, и его подвели к передней скамье из двух, что были предназначены для подсудимых. Он оказался пятым в ряду от Германа Геринга, подле Альфреда Розенберга, главного специалиста по «расовой теории». Прокуроры сидели справа от Франка за четырьмя длинными деревянными столами, делегация каждой страны – за своим отдельным столом. Ближе всего к обвиняемым оказались советские прокуроры в военной форме, далее сидели французы, потом британцы, а дальше всех американцы. Позади прокуроров разместились, шумно болтая, корреспонденты различных СМИ. Над их головами немногие везунчики занимали галерею для зрителей. Прямо напротив себя Франк видел скамью судей, пока еще пустую, а перед ней в ряд сидели женщины-стенографистки.
Франк надел серый костюм и темные очки – эти очки будут на нем до конца процесса. Левую руку со следами неудачной попытки самоубийства, затянутую в перчатку, он старался держать не на виду. Был сосредоточен и с виду не проявлял никаких чувств. Следом за Франком в зал вошли еще четырнадцать подсудимых, их рассадили слева от него и на второй скамье. Позади Франка оказался Артур Зейсс-Инкварт, бывший гауляйтер Вены. Трое из списка отсутствовали: Лей успел покончить с собой{485}, Эрнст Кальтенбруннер был болен, а Мартина Бормана все еще разыскивали.
Лаутерпахт тоже находился в то утро в суде и наблюдал за подсудимыми, но Лемкин уже вернулся в Вашингтон. Оба они все еще не знали, какая участь постигла их родню, пропавшую где-то на территории Польши. И тогда они еще не знали, какую роль в судьбе их родных сыграл Франк.
Ровно в десять судебный клерк вошел в зал через другую дверь, ближе к столу судей.
– Суд идет! – возвестил он, и эти слова были переведены на немецкий, русский и французский языки с помощью шести микрофонов, расположенных над головами, и еще одной новинки – неуклюжих наушников{486}. Отворилась тяжелая деревянная дверь слева от Франка. Вошли восемь немолодых мужчин – шестеро в черных мантиях, двое советских в военной форме – и прошли к столу судей. Одного из них Франк узнал, хотя последний раз видел его в Берлине десять лет назад: Анри Доннедье де Вабр, французский юрист.
Сэр Джеффри Лоуренс{487}, член английского апелляционного суда, вел заседание и сидел в самом центре судейской скамьи. Он был лыс, смахивал на персонажа Диккенса и свое назначение получил всего за несколько недель до открытия трибунала из рук нового британского премьер-министра Клемента Эттли. Остальные семеро судей выбрали его председателем, после того как не смогли сойтись ни на какой другой кандидатуре. Вместе со своей женой Марджори сэр Джеффри поселился в доме 15 по Штилерштрассе, почти на окраине города. Красивый особняк ранее принадлежал еврею, владевшему фабрикой игрушек, а потом использовался как зал собраний СС.
Каждая из держав-победительниц назначила свою пару судей, а обвиняемые старались, как могли, что-то узнать о них. Крайним слева – если смотреть со скамьи подсудимых – сидел подполковник Александр Волчков{488}, бывший советский дипломат, а рядом с ним – угрюмый генерал-майор Иона Никитченко, военный юрист, сторонник жесткой линии, в свое время участвовавший в качестве судьи в показательных процессах 1937 года. Затем – двое британских судей, на которых Франк, возможно, возлагал некоторые надежды: Норман Биркетт, читавший вместе с Лемкиным лекции в университете Дьюка весной 1942 года, сначала был проповедником-методистом, потом членом парламента и, наконец, стал судьей, а справа от него – сэр Джеффри Лоуренс, профессиональный адвокат и судья. Далее сидел старший из американцев, Фрэнсис Биддл, сменивший Роберта Джексона в должности генерального прокурора, но тоже сотрудничавший с Лаутерпахтом. С ним рядом – Джон Паркер, судья из Ричмонда, штат Вирджиния, все еще раздосадованный тем, что не попал в Верховный суд США{489}. Французы располагались с правого края{490}: Анри Доннедье де Вабр, профессор уголовного права в Сорбонне, и Робер Фалько, член парижского Апелляционного суда; в 1940 году его уволили с должности как еврея. За спинами судей висели флаги четырех союзных держав, напоминая, кто здесь победитель. Немецкий флаг отсутствовал.
