Книга Тринадцатый странник - Марина Суржевская

Так трудно поверить…

А впрочем… Кажется, он впервые за прошедшую сотню лет ощущает себя живым. По-настоящему живым. С колотящимся от волнения сердцем, с ускоряющимся током горячей крови. Он выдохнул, пытаясь не смотреть столь… жадно, хотя желал лишь снова прижать ее к себе.

Но проклятие и благословление!

Они еще даже не знакомы.

— Вы позволите? И простите мое поведение, оно действительно было… неуместным. Неподобающим. И даже возмутительным. Но я все осознал, раскаялся и более не повторю прежних ошибок.

Девушка смотрела с подозрением, между светлых бровей образовалась тонкая морщинка.

— Что же. Тогда попробуйте еще раз, господин Раскаяние. И учтите, что я никому не даю третьего шанса.

— О, поверьте, мне хватит и второго, — с улыбкой ответил Ландар.

ВОСПОМИНАНИЯ

Я ничего не чувствую.

Для людей чувства — мерило их человечности, способ познания добра и зла. А для меня? Не знаю. Теперь мне кажется, что они лишнее. Они — боль. Дориций говорит, что потеря чувств опасна, что так я не смогу отличить истинное от мнимого. Старик просто выжил из ума.

Я смотрю на оплывающие свечи. В этом зале их тысячи. Я приказал сделать их красными, мне нравится смотреть на чернеющий багровый воск, текущий на бронзовую подставку. Подо мной женщина. Очередная. Их много в этом зале, некоторые теряют сознание, и их заменяют другими. А может, они умирают, я не знаю. Мне наплевать.

Мой верный камердинер Жером говорит, что по окрестностям ползут слухи о кровавом румынском князе, в замке которого творятся невиданные бесчинства. Я смеюсь, слушая его. Жером обеспокоен, я вижу это по его глазам. И еще там гнездится ужас — он боится меня, того, кого знает столько лет. Хотя таким он меня не видел. Никто не видел.

Женщина издает сдавленный стон, и я смотрю на нее почти с интересом. Почти — здесь ключевое слово. Она брюнетка. Длинные косы растрепались, глаза затянуты дымкой, в неровном свете пламени я даже не понимаю, красива ли она. Хотя это тоже не слишком важно. Я совершаю механические движения, вбиваюсь в податливое, распятое подо мной тело, с холодным равнодушием рассматривая лицо. Кажется, ей даже приятно. Возможно, я сверну ей шею в конце.

И я ничего не чувствую. Ни удовлетворения, ни желания продолжать.

Я знаю, что нужно для того, чтобы ощутить взрыв. Чтобы кончить яростно и болезненно. Надо повернуть голову и посмотреть на серую каменную стену, в которой темнеет окошко. Одного камня в кладке не хватает. Этого достаточно, чтобьг видеть все творящееся в этом зале.

Первые дни я смотрел туда. Мне даже доставляло удовольствие видеть ее лицо — бледное, с запавшими глазами, в которых раньше плескалась небесная лазурь, а сейчас стыла ледяная боль. Я испытывал извращенное и больное наслаждение от своей безумной мести, от того, что творил на ее глазах. Перед внутренним взором все еще стояла та картина: она и Аргус. Два тела, сплетенные на кровати, сбитое покрывало, стон… Зеркало Сущего показало мне это. Какое-то время я даже пытался убедить себя, что вижу лишь отголоски своего страха, мучающий ночами кошмар. Вот только забыть не смог. Ни забыть, ни успокоиться… Они скрывались, но кто хочет найти, обязательно найдет. Особенно, если этот кто-то столь древний и могущественный, как я.

Всегда есть те, кто что-то знает, что-то видел, что-то таит… А огонь и нож отлично развязывают языки.

Нория… Та, к которой я боялся даже прикоснуться. Боготворил. Готов был целовать краешек ее шелкового платья. Любоваться, как недоступной звездой. Мое солнце, моя земная ось…

Какой глупец.

Болван, проклятый придурок, решивший сделать все по правилам. Ухаживание, помолвка, свадьба. И лишь потом — ночь любви. Я мечтал о ней.

Да, любовь творит чудеса и превращает в идиотов даже Древних. Дориций считает, что это влияние мира людей. Иные влияют на мир, мир — на нас. Все взаимосвязано. Невозможно прожить так долго в мире, где правят чувства, и не научиться чувствовать. К сожалению, я не смог избежать этой чумы.

К счастью, все закончилось. Больше никаких чувств. Только инстинкты и разум. Я никогда не попадусь в эту ловушку снова, лучше сдохнуть. Правда, сдохнуть в моем случае не так-то просто…

Женщина подо мной протяжно застонала и выгнула спину. Не помню, когда перевернул ее и заставил упереться ладонями в спинку дивана. Светлый велюр залит красным вином и закапан воском. В зале давно пора проветрить и убрать — от запаха разврата, остатков еды и хмеля уже нечем дышать.

— Нравится? — я потянул за темные косы.

— Да-а-а…

— Назови мое имя. Давай.

Она подчиняется. Тело дрожит подо мной, и имя вырывается из ее горла на последнем стоне, ударяется в каменные стены болезненным эхо. Я выпускаю из ладоней женские волосы и поднимаюсь, ногой откидываю штаны. Хватаю со столика бокал и одним махом осушаю его.

И лишь потом смотрю туда.

Серая стена. Черный провал вместо одного камня.

Я хочу увидеть ее лицо. Проклятое, ненавистное, убивающее меня. Я все еще хочу его увидеть. Скулы сводит от этого желания, нутро переворачивается. Я не видел ее уже несколько дней. Три. Три дня, как я не вижу ее. Нория больше не смотрит на меня.

И я не знаю, как к этому относиться.

— Ландар.

Дориций остановился в дверях, с отвращением осмотрел зал.

— Что ты творишь, Ландар?

— Убирайся. Я тебя не звал сюда.

Потряс графин, надеясь обнаружить там спиртное. Моя проблема в том, что и оно почти не влияет на меня. Слишком быстрый обмен веществ, хмель сгорает моментально. Приходится пить безостановочно.

— Ландар, остановись, — Дориций за этот месяц постарел на век. Еще недавно — статный, седовласый и величественный, сейчас он похож на сморщенную развалину.

— Не собираюсь. Лучше уйди, Дориций.

— Ландар, — он вцепился в мою ладонь холодными пальцами, пытаясь поймать взгляд. — Ты слишком жесток. Она ошиблась, слышишь? Все ошибаются. Иногда. Она человек, Ландар, всего лишь человек, слишком юная и неопытная. Человек, Ландар! Хотя эфира в ней почти столько, сколько в страннике… Нория…

— Не смей. Произносить. Это имя.

Я сам не понял, как сжал горло того, кто был единственным родным существом. Моим отцом. Посмотрел в глаза, затянутых дымкой боли и слез. И ничего не почувствовал. Медленно разжал пальцы.

— Никогда не произноси его, — тихо сказал я.

Дориций бессильно уронил руки.

— Ты изменился, сын. Ты не можешь найти в себе силы, чтобы простить…

— Простить? — Давно я так не смеялся. — Что я должен простить, отец? Измену? Предательство? Венчание в этой проклятой часовне? Или кинжал, который она сделала под руководством Аргуса?