Книга Лестница в небо - Джон Бойн

– Есть надежда.

Я улыбнулся ему, но он не улыбнулся в ответ. Мне стало интересно, не провел ли он то время, пока мы с ним не виделись, раздумывая над тем, что я рассказал ему на прошлой неделе касательно романа Идит и о том, как скверно я обошелся с Дэшем.

– У вас все в порядке? – спросил я. – Вы какой-то притихший.

– Прекрасно, – ответил он, качая головой, но все равно не улыбался. Мне было наплевать, что Тео больше вроде бы не выказывал былого подобострастия, а вел себя скорее как раздраженный приятель. – Как движется ваша работа?

– Какая работа? – спросил я.

– Ваш роман.

– О, ну, знаете, – ответил я, пожимая плечами. – Бывают хорошие дни, а бывают плохие.

– А каких больше?

– Последних, – ответил я. – Определенно – последних.

Он кивнул и, мне показалось, хотел спросить у меня что-то еще, однако нервничал, опасаясь, каким боком оно выйдет.

– Что такое? – спросил я, не желая сидеть весь день в неловком молчании, повисшем над нами. – Излагайте уже, чем бы оно ни было.

– Не хочу, чтобы показалось грубым.

– Да мне все равно, покажется или нет.

– Просто… ну, я думал о том, как мы встретились. Где мы познакомились. О том, что мы делаем вместе.

– Вы говорите так, словно у нас с вами роман за спинами у наших супруг.

– Я имею в виду, что мы всегда встречаемся в пабах, – сказал он. – И весь день пьем.

– Но что ж еще можно делать в пабе?

– Просто похоже, что вы много времени проводите в подобных местах, только и всего.

– А, понимаю.

– И мне тут стало интересно, когда же вы вообще пишете? Вы ж наверняка не идете домой и не работаете по вечерам после шести-семи пинт?

– Если вам не хочется встречаться в пабе, – сказал я, пренебрегая этим вопросом, – так могли б и отказаться. Предложите какое-нибудь другое место.

– Не в этом дело.

– Так а в чем тогда?

– Я могу быть с вами до конца откровенным?

Я вздохнул.

– Ох, да бога ради, хватит уже разбрызгивать струю, Дэниэл, – сказал я.

– Тео.

– Что?

– Не важно, – сказал он. – Просто… я на этой неделе проводил еще кое-какие исследования в сети.

– Зачем вам сеть, если я тут перед вами сижу? Можете спрашивать у меня все, что вам угодно. Пока я с вами был невероятно честен, не согласны?

– Я смотрел старые снимки, – продолжал он. – Тех лет, когда вы были моложе. Я даже нашел фотографию вас с Эрихом Акерманном вдвоем.

– Правда? – спросил я, удивившись, поскольку даже не помнил, чтоб нас с ним вместе когда-либо снимали.

– Да, вы сидите у бара на улице, выпиваете, а руку свою закинули ему за плечи. Вы смотрите в камеру. Он смотрит на вас.

Я метнулся в уме почти на тридцать лет назад и смутно припомнил, как мы сидели на Монмартре, а молодая официантка нас фотографировала. Эрих что, хранил этот снимок все эти годы, спросил я себя, а потом фотография как-то попала в газетный некролог или критическую статью? Как же это невыразимо трагично, подумал я.

– Да? И? Что с того?

– Ну, вы должны это знать. Вы были очень миловидны.

– Полагаю, был.

– Я не хочу вам грубить.

– Уж что-что, а это скорее комплимент.

– Дело в том, что вы так больше не выглядите, – сказал он.

– Ну конечно же, нет, – ответил я: меня раздражали такие околичности. – С выхода “Двух немцев” миновало больше четверти века. Вряд ли получалось бы выглядеть так же, как и в те годы, когда я был едва ли не мальчишкой.

– И я думал об одном своем соседе, – сказал он.

– О чем? – переспросил я. – О соседе, вы сказали? Так и что с ним?

– Спился.

Я вздохнул. Теперь я уже видел, к чему он клонит.

– Да неужели? – тихо спросил я.

– Он не виноват. Был алкоголиком. Но в те последние годы кожа у него стала совсем как у вас. Очень серая, в смысле. И у него висели такие же темные мешки под глазами, что и у вас, и красные прожилки на щеках и носу. Я был совсем маленьким тогда, но он меня всегда пугал, если подходил слишком близко.

– От ваших слов мне очень полегчало на душе, – сказал я.

– Я не стремился вас огорчить.

– И тем не менее я огорчен.

– Я просто задумался, не беда ли у вас с этим. А если беда, не надо ли вам что-нибудь предпринять.

Я откинулся на спинку и поймал себя на том, что – вполне внезапно – хохочу. Понимаю, что получилось немного истерично, поэтому вовсе не удивился, когда Тео принялся нервно поглядывать на меня и неловко ерзать на своем сиденье.

– Ох, Тео, – сказал я, дотягиваясь до него и несколько раз похлопывая его по руке. – Дай вам бог здоровья. Но разумеется, у меня беда. Вы считаете, это новость для меня? Я выпиваю минимум семь пинт пива, два двойных виски, один односолодовый и стакан “Бейлиз” каждый день семь дней в неделю. Вам это кажется действиями разумного, незамысловатого трезвого человека?

– Нет, но… – Он нахмурился. – То есть если вы знаете, что у вас беда, почему ж вы не обратитесь за помощью?

– Потому что не хочу.

– Всем нужно немного…

– Погодите, – сказал я. – Я не пытаюсь здесь перед вами паясничать, но давайте-ка сперва я возьму еще выпить. У меня такое чувство, что мне понадобится. И я уверен, что вам нужна сигарета, если вы и дальше намерены изображать архиепископа Кентерберийского в первый день Великого поста.

Я встал, а он, судя по виду, раздосадовался, что я прерываю именно эту нашу беседу, чтобы вернуться к стойке, и миг спустя прошагал мимо меня к двери из заведения с сигаретной пачкой и зажигалкой в руке, а из кармана у него безопасно торчал его блокнот. Я проводил его взглядом и не сдержался от смеха. Имелось в бедном мальчике нечто восхитительно бесхитростное, подумал я. Он всегда был таким, разумеется, с самого раннего детства. Верил в зубную фею гораздо дольше других детей.

– Виски я тоже возьму, – сказал я бармену, принявшему у меня обычный заказ, и, когда подали, я опрокинул порцию залпом и оставил пустой стаканчик на стойке, а два пива понес к столику.

– Мы с вами поговорили о Дэше, об Идит и о “Соплеменнике”, – сказал Тео, вернувшись. – И мне кажется, про них у меня уже все есть. Поскольку это имя уже упоминалось, вероятно, нам следует наконец поговорить об Эрихе.

– Мало что принесло бы мне больше удовольствия, – сказал я, широко улыбнувшись.

– Вы мне сказали, что у вас остался скверный осадок от того, как вы отнеслись к Дэшу Харди, но он, разумеется, в вашем творчестве представлен мало. А вот Эрих Акерманн – другое дело. Он там, где для вас все и началось.