Книга Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Луи Каравак. Молодая Екатерина II Алексеевна Великая (урожденная София Августа Фредерика Ангальт – Цербстская) после приезда в Россию. 1745 г.

Пока же это франко-прусское соглашение, хоть и желательное для Фридриха и даже устроенное им, было все-таки далеко неполным. Миссия Шетарди, которая, казалось бы, должна была служить целям прусского короля, пугала его во многих и различных отношениях. Он считал ее опасной и находил рискованным для себя иметь такого неосторожного сотрудника. Но больше всего он боялся тех преимуществ, которые Франция могла бы извлечь из своей победы. Поэтому, не жалея ничего, чтобы сохранить дружбу маркиза, и выказывая ему при всяком случае полное доверие, Мардефельд должен был в то же время зорко и бдительно следить за своим коллегой и насколько возможно – только чтоб не выдать себя – мешать французу завладеть безгранично доверием императрицы и слишком сильно подчинить ее своему влиянию. Кроме того, подготовляя вместе с ним падение вице-канцлера, он должен был вести дело так, чтобы, в случае неудачи, ненависть (Бестужева) пала на голову одного Шетарди».

Эта двойственная роль, играя которую прусскому дипломату пришлось выказать много хитрости и ума, была весьма некрасива, и когда замыслы Фридриха постигла неудача, как он это и предвидел, он счел более удобным для себя не предавать гласности некоторые свои указания Мардефельду. Издатели его переписки последовали его примеру и проявили такую же сдержанность.

Теперь мы знаем, какие сети были расставлены французскому послу и каким жалким оружием он предполагал сражаться со своими грозными врагами. У него был только один сомнительный союзник, происки которого могли скорее погубить его, нежели принести ему помощь, а, приехав в Москву, он встретился здесь с новым и страшным противником. При первом известии об отъезде маркиза в Россию, Лондонский кабинет встревожился и решил заменить Вейча более опытным и тонким дипломатом, выбор его пал на лорда Тироули. Когда лорд уже выехал в Россию, его по дороге нагнал курьер и привез ему добавочные инструкции: Франция готовилась в это время напасть на Англию, и вопрос шел не только о том, чтобы помешать возобладанию прусского влияния в России, но о том, чтобы заставить Россию двинуть к границе Лифляндии вспомогательный корпус в 12 000 человек, который она была обязана выставить согласно последнему договору. Новый посланник поспешил прибыть на свой пост и через несколько дней после приезда в Москву, в свою очередь, отправил в Англию курьера, сообщая – в очень таинственных выражениях, – что он ручается за успех по всем пунктам новой инструкции, оговариваясь лишь относительно статьи 6.

Эта статья 6 имела в виду побудить Петербургский двор выслать маркиза Шетарди из России. «Завязалась игра между Англией и Францией», – говорил впоследствии Тироули, вспоминая это время. Чтоб выиграть ее, у него было в руках два козыря: во-первых, он был в хороших отношениях с Бестужевыми и обещал «помочь им подвести мину» под французского дипломата, во-вторых, он хвалился тем, что затмит своего соперника при дворе, состязаясь с ним в богатстве, элегантности и изысканности обхождения. При первой же аудиенции, целуя руку Елизаветы, он преклонил колено, заявив, что обязан этой почестью «самой могущественной государыне в Европе». Никогда Шетарди не решился бы на что-нибудь подобное. И ореол очарования, которым маркиз был окружен в глазах Елизаветы, начал тускнеть после приезда англичанина. При этом в Москве, как и в Петербурге, маркизу все не удавалось исполнить приказаний, которые ему неутомимо посылали из Версаля. Он продолжал тянуть старую песню о невозможности «встретиться с императрицей и сосредоточить ее внимание» хотя бы на четверть часа. «Это так же трудно, как найти философский камень, – писал он, – такую она ведет рассеянную жизнь и так боится всего, что хотя бы отдаленно напоминает серьезный разговор». Но, высказывая подобные жалобы, он в то же время знал достоверно, что вся его переписка вскрывается и расшифровывается для вице-канцлера! Следовательно, о ней, вероятно, докладывали и императрице! И та «мина», на которую таинственно намекал Тироули, и была эта переписка, где то и дело попадались все менее и менее лестные отзывы о характере, уме и привычках Елизаветы, – отзывы, доходившие до нее дословно, благодаря Бестужеву.

Но Елизавета не подавала и виду, что что-нибудь о них знает. Напротив, она становилась все более любезной с Шетарди. В апреле, встретив его у принцессы Цербстской, она спросила его о подробностях последней битвы между англичанами и французами и выразила надежду, что эти последние одержали победу. «Я странная союзница, – прибавила она смеясь, – но я предпочитаю следовать движениям моего сердца». Увы! Лесток мог бы открыть своему другу глаза на ценность подобных уверений: немного времени спустя Елизавета спокойно сообщила лейб-медику о договоре, только что подписанном ею с Саксонским двором и косвенно вовлекавшем ее в австро-английскую коалицию. Напрасно он выходил из себя, называл Бестужевых негодяями и просил отставки: она осталась невозмутима. Впрочем, Елизавета нередко обращалась с милостивыми словами, которые расточала так легко к Тироули, и когда Мардефельд получил от Фридриха предписание держаться золотой середины между французом и англичанином, этот последний сумел получше Шетарди использовать дружбу прусского посла. Договор России с Саксонией, подписанный 24 января 1744 года, повторивший их взаимные обязательства, данные в 1743 году, сам по себе не имел большого значения и в первую минуту Фридрих не придал ему никакого. Но он поневоле стал думать иначе, увидев, какую выгоду собирается извлечь из него англичанин, и на запрос Подевильса, надо ли поздравить министров Елизаветы и Августа III с заключением договора, о чем они официально сообщили Прусскому двору в апреле 1744 года, он написал на докладе министра, раздавив свое перо о бумагу: «Поздравьте этих свиней!» (Faites compliment à ces cojons.)

Шетарди же умел только жаловаться на бедственное положение, в которое его ставил его двор. Ему отказывали даже в портрете короля, присылки которого Елизавета продолжала ждать, и придирались к его тратам в России, в то время как прусский король советовал своему посланнику «бросать золото пригоршнями!». И это была правда! Бережливый Фридрих дошел до того, что увеличил на 2000 талеров годовое содержание Мардефельда, и объявил ему, что не будет считать денег, которые тот истратит на подкуп. С каждой депешей Фридрих все шире раскрывал свои планы. «Лето не пройдет без войны», – писал он. Вероятно, она разразится в августе. И если бы Бестужев мог быть к тому времени «повален», король надеялся получить от императрицы хотя бы ее «калмыков». Много ему их не нужно! «Пристегнуть как-нибудь имя России к своей армии», – вот все, чего он желал!

Но жалобы Шетарди уже не достигали цели. Амло был больше не у дел. Управление иностранной политикой Франции перешло к графу д’Аржансону, герцогу Ноайлю и дю Тейлю, которым было трудно столковаться вместе, и – хотя один ум хорошо, а два лучше – они, несмотря на то, что их было даже трое, никак не могли понять то, что творится в России. Из донесений маркиза, становившихся все бессвязнее, они выносили только одно отчетливое и тревожное впечатление, – что французскую политику ведут в Петербурге к верному разгрому. И действительно, Шетарди наполнял свои депеши сведениями, не имевшими никакого отношения к делу, не смея говорить в них о том, что составляло главный предмет его забот, надежд и страхов. Он не думал больше ни о переговорах о союзе, ни о своей борьбе с Тироули, ни о том, чтобы попытать счастья возле Елизаветы. Он продолжал только бросать золото в карман ненасытного Лестока, потому что в его единоборстве с Бестужевым, поглощавшем все его силы, лейб-медик был его последним прибежищем. Исход этого единоборства, которое должно было решить судьбу и его самого, и судьбы Франции, зависел от придворной интриги, а ее нити были всецело в руках у Лестока, обещавшего довести ее до благополучного окончания.