Книга Так становятся звёздами. Часть 1 - Екатерина Оленева

Но людям, которым всегда нравится верить в сказки, приятно была мысль, что юная, прелестная и добродетельная невеста, вселив в сердце ветреного, склонного к легкомысленному поведению, жениха искреннюю и чистую любовь, исцелила его от всех пороков.

Они восторженно встречали молодую пару, добавляя звено в крепкую цепь, связывающую Гаитэ с Торном.

— Как я уже сказал, тянуть со свадьбой мы не будем. Торн прав — празднества, да ещё по такому прекрасному поводу, как свадьба, укрепит и поддержит дух наших подданных.

— Как прикажите, ваше величество, — ровным голосом ответила Гаитэ.

Что ж? Раз участь её решена, она примет её смиренно и с достоинством.

В конце концов, разве она не научилась любить Торна? Не идеально, но — какая любовь идеальна? Нужно быть реалисткой. С Сезаром её счастье тоже не было бы безоблачным.

На земле нет ничего безоблачного. И может быть это к лучшему? Ведь прямые солнечные лучи, не будь смягчающего влияния облаков, выжгли бы всё вокруг, превратив землю в стерильную пустыню.

Император потребовал в приданное за Гаитэ в двести тысяч. Она уже было вновь подумала, что свадьба расстроится, но каким-то волшебным чудом, Микиэл согласился всё выплатить! Наверное, немаловажным стало и то, что, обескровленная последней стычкой провинция, во главе со своим юным лордом, вовсе не стремилась к новой войне и ухватилась за возможность оплатить мир в денежном выражении.

Император, со своей стороны, сделал невесте воистину императорский подарок — согласился подарить свободу Стелле Рейвэр, потребовав публичной вассальной клятвы, а также её обязательного присутствия в столице на первое время, пока не улягутся треволнения в провинция.

О свадьбе было широко объявлено, чтобы не только Саркоссор, но и все соседние королевства могли разделить общую радость.

Тем временем из Тиоса от Сезара пришли вести. Герцог Форсева был взят им в плен вместе с тремя сыновьями. Пленников доставили в подземелье, где двоих отпрысков герцога казнили сразу, а третьего, самого младшего, временно пощадили, но лишь затем, чтобы пятнадцатилетнему мальчишке Сезар перерезал глотку лично. На глазах вопящего от горя отца. Говорят, он произнёс перед казнью: «Мы все должны пожертвовать сыновьями на благо других».

После этой дикой выходки Сезару дали прозвище «Принц чертей». Бессердечная, в чём-то даже бессмысленная жестокость Фальконэ настолько потрясла людей, что один из самых преданных его генералов пошёл на измену, присоединившись к заговору против императорской семьи.

Говорят, несчастный отец, воя, как зверь, над трупами растерзанных сыновей, сыпал проклятьями: «Может быть я и проиграл, но и тебе не победить!».

— Сезар словно с цепи сорвался! — заламывая руки, со слезами на глазах передавала новости Эффидель. — Всюду, где он появляется, он заливает землю кровью. Что за кровожадный зверь в нём проснулся?

Гаитэ слушала молча, чувствуя, как сердце покрывается тонкой коркой льда. Находить оправдания подобным бесчинствам было сложно. Да, с одной стороны злая слава и страх, преобладающий даже над ненавистью, играли им на руку. Страх действовал на врага, как взгляд удава на кролика и противник цепенел, теряя силу.

Но… какой ценой? Кровь и боль всегда кровь и боль. Говорят, можно пожертвовать одной жизнью чтобы спасти десять? По мнению Гаитэ моральное право на это давалось только тогда, когда жизнь, которой собираешься жертвовать принадлежит тебе самому. Жертвовать чужими жизнями — малодушно.

Но разве новость для неё, что в сердце братьев Фальконэ живёт страстный и жестокий зверь, жадный до всего? Хищник, не знающий ни страха, ни пощады?

Но одно делать знать о чём-то гипотетически, другое — увидеть в действии.

Даже император Алонсон не смог одобрить действия сына.

— Сколько крови на наших руках, — с тяжёлым вздохом прокомментировал он полученную весть. — Трое сыновей мертвы, а сердце отца разорвалось от горя. Стоят ли завоевания и корона такой цены? Стоит ли за царство платить душой?

Но, несмотря на трагические события на границах государства, столица готовилась к празднествам.

— Рэйв теперь будет служить буфером для Фальконэ, чтобы Варкаросс не вмешивался в его завоевания. Да, редко, когда любовь и политика пересекаются. А нам прижизненно повезло стать свидетелями такого чуда, — был вердикт лучших умов государства.

Перед свадьбой Гаитэ часто посещала молельню. Не то, чтобы она верила в желание Духов помочь ей, но в этом месте обычно было пустынно, темно и тихо, а её смятённая, утратившая ориентиры, душа, так нуждалась в уединении.

О том, что её мать освободили, Гаитэ не доложили. Поэтому появление Стеллы стало для неё неожиданностью.

Огоньки, словно мотыльки, плясали на кончике свечных фитильков, разгоняя мрак в огромном помещении с закрытыми ставнями ровно настолько, чтобы угадывать очертания силуэтов. Но и этого освещения, как и редких свиданий, оказалось достаточным, чтобы Гаитэ угадала фигуру матери, приметив её лишь краем глаза.

Беззвучно ступая, Стелла опустилась рядом с ней на колени перед алтарём.

Какое-то время обе женщины молчали.

Мать заговорила с дочерью первой:

— Извини, что помешала. Не думала, что здесь кто-то будет, кроме меня. Когда не объявлен официальный молебен, храмы обычно пустуют.

— Я редко видела, чтобы вы молились, — словно нехотя отозвалась Гаитэ. — Но я рада, что вы теперь свободны. И что первое наше свидание состоялось без свидетелей.

— Я не любила молиться. Наверное, слишком мало верила в поддержку высших сил. Увы мне! Но и теперь не верю. Поднимая глаза вверх, я не вижу ничего, кроме густого беспросветного мрака и сильно сомневаюсь, чтобы оттуда снизошло озарение.

— Озарение следует искать не под балками храма, матушка, а в своём сердце.

Стелла повернула голову, с любопытством вглядываясь с лицо дочери, которая, по сути, была для неё совершенной незнакомкой:

— А ты веришь, что бог существует?

— Да, — не задумываясь ответила Гаитэ.

— И он отвечает тебе, когда ты молишься?

— Вера в него даёт мне силы примиряться с собой и с людьми.

— Ты не думаешь, что это… несколько наивно?

— Наивно или нет, но так мне легче оставаться самой собой и жить в ладу с совестью. Я никому не навязываю мою веру и буду благодарна, если вы ответите мне тем же, не настаивая на вашем неверии.

— Если тебе и вправду так легче, — кивнула Стелла. — За кого же ты молишься?

— За нашу несчастную семью. За недостойного человека, несущего в мир хаос и разрушения, но убеждённого, что горой стоит за порядок. За то, чтобы духи укрепили мою волю.

— А мне остаётся молиться только за моих детей: тебя и твоего брата. Если это поможет вас защитить, я готова сделать всё, что угодно. Даже уверовать в того, кого так и не могу рассмотреть за всей этим бессмысленным нашим существованием.