Книга Ироническая трилогия - Леонид Зорин

«Дает понять, что фамилию знает. А также – имя. Тактичный малый», – подумал Гвидон. Но для порядка дал все же полную информацию.

– Гвидон Александрович Коваленко.

– Имечко тоже неординарное, – сказал Марковский. – Но лучше Ленора. Пушкин все-таки не Ульянов.

– В том, как вы говорили над гробом, не только в словах, но в этой ауре я ощущала нечто пронзительное, – сказала Аграфена Марковская. – Вы нам перевернули душу.

«В чем у них всех душа эта держится?» – озабоченно подумал Гвидон. Он опасливо пожал ее руку, отгоняя возникшую тень Тамары.

Гуревич хозяйски его потрепала по волосам. «Заводит сестру, – уныло догадался Гвидон. – Лучше уж так, чем дразнить супруга».

Марковский также одобрил Гвидона и нарисованный им образ.

– Да, вы его хорошо представили. Я, хотя нам привелось сотрудничать, многого в нем не рассмотрел. Конечно, юная увлеченность и молодой идеализм… И тем не менее, тем не менее… Мне-то казалось, что это имидж, что не такой уж он кристаллюга. Но кто его знает: а вдруг был реликт? Бедняга. Пусть будет земля ему пухом. Этакая нелепая смерть. Сдались ему эти отношения! Жили мы с ними без интеллекта всю нашу длинную историю, прожили бы еще триста лет.

«А он неглуп, – подумал Гвидон. – Совсем неглуп. Не даст он мне денег».

– Даша сказала, у вас – проблемы? – бодро осведомился Марковский. – Отлично. На поминках обсудим. Садитесь в машину, для всех есть место.

Он подвел их к моторизованной рыбе с напружиненным, нацеленным телом под серебристой чешуей. Сел рядом с водителем. Дамы с Гвидоном уселись сзади. А бодигарды оккупировали другую машину.

Пока они ехали по Москве, Гвидон обдумывал про себя напористые короткие реплики, услышанные от монополиста. Вдумываясь, все больше мрачнел.

«У вас – проблемы? Отлично. Обсудим». Что уж такого отличного в том, что у человека – проблемы? По мне – так гори они синим пламенем. «Обсудим». Замучает насмерть вопросами. Я, между прочим, не юрист.

Ехали долго, стояли в пробках. Гуревич, сидевшая с хмурым Гвидоном, была так заботлива и душевна, что он попросил ее взять себя в руки и оставаться в рамках приличий. Груша Марковская шумно вздыхала. Однажды прошептала чуть слышно, но все-таки внятно:

– Нимфоманка…

И за столом разместились рядом – Гвидон между Марковским и Дашей, Марковский между женой и Гвидоном. Едва они помянули Портянко, Марковский сразу же наклонился к печальному молодому соседу и произнес, понизив голос:

– Даша сказала мне: чья-то рукопись?..

– Да. Рукопись моего учителя. – Вторично за сегодняшний день Гвидон назвал учителем Гранда и поразился тому, как естественно на сей раз было его самозванство.

«А так и есть», – подумал Гвидон.

– Лучшая из существующих рукописей может кануть в небытие, – сказал он с патетической горечью. – Наш фонд не справляется с изданием.

Марковский быстро спросил:

– Что за фонд?

«Начинается», – подумал Гвидон. Но объявил с достоинством князя, не сломленного своей нищетой:

– Фонд Грандиевского.

Эти слова вызвали у Ленора Марковского реакцию более чем неожиданную. Монополист расхохотался.

– Все в порядке, молодой человек. Я – со вчерашнего дня – член фонда, которому вы так преданно служите. Отныне у вас нет проблем с бумагой и вообще – у вас нет проблем.

После затянувшейся паузы Гвидон промямлил:

– Похоже на сказку. Вы – член фонда? И я об этом не знаю?

Марковский оглянулся на Грушу. Жена его увлеченно беседовала с гостьей, сидевшей одесную. Все-таки он понизил голос:

– Все очень просто. Когда-то мы были очень дружны с Сабиной Павловной. Еще до брака ее с профессором. Некоторое время – и после. Очень недолго. Жизнь развела. О чем я искренне сожалею. Она уж тогда подавала надежды. В отличие, нужно сказать, от меня.

– Спасибо, – чуть слышно сказал Гвидон. – За щедрость.

– Не о чем говорить. Когда я услышал про фонд Грандиевского, я сразу же предложил ей помощь. Сперва она гордо отказалась – такой уж у нас испанский характер. Сами себе усложняем жизнь. Все это женские фанаберии – страх уронить себя и все прочее. Однако вчера она позвонила, сказала, что помощь ей все же потребуется. Я это предвидел заранее – цены на бумагу растут. Естественно, я ее отругал и объяснил, что мне лишь приятно выручить близкого человека.

– Само собой, – прошептал Гвидон.

– Дело-то вполне пустяковое. Если бы все мои заботы можно было смахнуть так просто.

– Он человек широкой души, – негромко добавила Гуревич. – И подозрительно сентиментален для монополиста, ты не находишь? Главный производитель бумаги. Ну, ты доволен?

– Просто ликую. Ты – инопланетное существо.

Она благодарно ему улыбнулась.

– Спасибо. Ты умеешь сказать. Но вид твой мне активно не нравится. Белый, как этот потолок. Слишком ты тонкий и впечатлительный. Тебе нездоровится?

– Мне охренительно. Я даже слышу пение ангелов.

– Глупости. Дай мне найти твой пульс. Куда он делся? Что с тобой? Сердце?

– Zahnschmerzen in Herzen, – кивнул Гвидон. – Но – ничего. И это пройдет. Не мыло – не смылюсь. Еще не кадавр. От радости не умирают.

12

Октябрь выдался влажным и ветреным. Мокрый чавкающий асфальт дрожал и причмокивал под ногами. Зябнувший город при свете дня невольно вызывал сострадание. Особенно жалко гляделись деревья, похожие на ощипанных куриц. Их нагота была лишена даже подобия обаяния.

Город боролся с гнилым сезоном. Сумерки ему помогали, скрадывая дневное уныние. Город закрывался от осени витринами, фасадами, вывесками, расцвечивая гриппозные лужи золотом вспыхнувших лампионов. Яркие разноцветные буквы сливались в нарядные имена с этаким звонким заморским шиком. Путник, доверься, не пожалеешь. Но путник был опытен и осмотрителен.

В сырой и знобкий октябрьский вечер в одном из новейших московских клубов, который изящно уравновесил дух и материю, соединив приют для гурманов с продажей книг, происходила презентация наследия Петра Грандиевского. В клубе было шумно и людно – смутные толки и даже сплетни предшествовали выходу тома, подогревая к нему интерес. Правда, пришедших на презентацию ждал малоприятный сюрприз – в очень коротком предисловии, подписанном координатором фонда господином Гвидоном Коваленко, фонд Грандиевского уведомлял, что обещанный последний раздел выпал из общего состава. Почти перед самым выходом книги нашлось распоряжение автора с запретом включать в это издание заметки и всякие маргиналии с характеристиками, портретами и прочими лапидарными блестками эссеистического жанра. Фонд сожалеет об этом решении, но подчиняется воле автора. Впрочем, координатор фонда советует набраться терпения, а также прожить на белом свете еще семь-восемь десятилетий. Записи Гранда, посвященные всем его спутникам, да и спутницам, будут со временем опубликованы.