Книга Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Глаза врача. Он что-то говорил. Губы, по крайней мере, шевелились. Я бы правда его научил заплетать косы. На своей матери. Показал бы, как надо. Главное — не слишком тянуть, но чтоб получилось плотно. Это не трудно. Дядя Петя говорил: «Глаза боятся, а руки делают... »

Тем, кто выходит, — дают лопатки. Маленькие-маленькие, чуть больше детских совков. Нет! Не ложки! Настоящие лопатки! Только с круглым лезвием. Да, круглое, из толстого листа стали. Когда моя мать впервые вышла — ей дали ложку! Все начинается с ложки! Она ходила под общими правилами! Ну и что, если она приглянулась врачу! Тем более! Еще строже! Пусть она ему и немножко понравилась! Так... Чуть-чуть! На кончике ложечки! Это ничего не меняет! Он стал еще тверже!

Так вот — ей выдали ложку. Мать повертела ее в руках. Я так и видел ее с этой ложкой! Она, наверное, решила, что их сегодня будут кормить на воздухе! Тем более погода! Какие дни! Какое солнце! Потом она возмутилась. Да! Ей — и ложку! Чтоб шевыряться в земле?! Занять руки?! Ей! Которая плюнь на асфальт — прорастет абрикосовое дерево! Ну, я преувеличиваю! Ладно! Не абрикос! Но огуречная рассада — точно! Ей, которая знала все травы! С закрытыми глазами! Которая могла собирать их во сне! Да! Ей — и ложку! Да воткни она ее, и ложка заколосится! По крайней мере, так было раньше. Здесь, конечно, никто и не догадывался об этом. Никто! Она была как все. Ничем не выделялась. Чуть громче, чуть тише — это не повод, чтоб доверять! Ну, еще не жрала собственное дерьмо! Ну и что?! Это еще ни о чем не говорит! Да здесь пока никто не жрал. Никто. Несмотря на плохое финансирование.

«Постепенность — это наш конек! Наш главный козырь. Пятый туз в колоде, так сказать... »

Я понимал врача. Он мне понравился. Никакого риска! Зачем тащить, когда все катится само! Мы вместе, хором пожимали плечами! Действительно! Мельник был прав! Спешить некуда! Ха! Вы уже пришли! Точно! Стоит ли искать на жопу приключений?! Да нет, нет и еще раз нет! Всех на цепь и пусть копаются в саду! Погодка ведь! Какое солнце! И это в ноябре-то?! А воздух?! И чтоб никто никому не чесал спину! Справляйся сам! Выкручивайся как можешь! Чешись, как кабан о дерево! А если только трава?! Валяйся и повизгивай! А чтоб чесать спину — ни-ни! Ну, это ладно! Еще понятно! «Ласка? Что? Чесать спину — ласка?! У них нет этого. Да. Чтоб ласкать друг друга. Да о чем вы говорите... »

Он был такой чувствительный! Правда! Все время трогал очки — это раз! И два — он мне говорил «вы». Да так часто, что я даже привык! Я захлебнулся гордостью, как оголодавший клоп кровью! В два глотка! Еще бы! На «вы»! И кроме!

«У нас есть комната. Специальная, для визитов. Вы можете там остановиться. Конечно, ненадолго. И стоит — недорого. Так... С этими долларами... Ну и черт с ними! Три дня — десять долларов. Да-да, три дня и три ночи. Конечно. Что? Можно и больше. Доплатить и все. Но, знаете, у нас это редкость. Почти никогда. Чтоб больше чем на три дня. Некоторые и двух не проживают. А мы не можем возвращать деньги. Что? Сами понимаете. Вот-вот. Не выдерживают. Три дня и три ночи — это много. Здесь это очень много. Люди ведь сюда привозят родных, чтоб не быть с ними. Если уж честно. Так что три дня и три ночи — это иногда больше чем просто три дня и три ночи. А так никаких проблем!.. Я вам обещаю — никаких!»

Он был такой милый! Я мог увидеть свою мать когда захочу! Даже привезти ей еду. Да. Ведь люди любят домашнее!

«Ну конечно, еду тоже можно. Правда, есть маленькое «но». Мы проверяем пищу. В каком смысле? В прямом. В самом простом смысле. Да, нет, что вы! Мы же не в тюрьме! Нет-нет! Не протыкаем еду, нет! Ну и юмор у вас, молодой человек... Молодой человек... С едой — это просто необходимая мера. Что? Как проверяют? Просвечивают. И все. Ну, еще пробы берем. Знаете, всякое бывает. Несвежие продукты. Или лекарства. Это запрещено. Да и глупо как-то. Нет? Отправить к врачу, а потом лекарства носить тайком. Конечно-конечно, я ничего не говорю! Сейчас везде плохо с медикаментами. Вот если потребуется — то другое дело. Особенно снотворные. Дочь принесла матери пачку снотворных. Слабые-слабые. Громкое дело было. Нас тут всех чуть не пересажали. Принесла и прямо передала. Никто из наших не заметил. Глупость. Но за всем ведь не уследишь. Так вот... О чем я? Да! Мать выпила. Потом еще. Она никак не могла уснуть. А потом уснула. Мы ничего не смогли. Нет-нет! Не думаю, что это было самоубийство. Не все так просто! Поверьте! Не все. Что-то всегда остается в тени. Особенно здесь. С ними. Что-то уходит, и мы не можем это узнать. Я не знаю и поэтому сделал акцент. Эта женщина очень хотела спать. Просто очень-очень хотела спать. Уснуть. Знаете, такое чувство... не усталость. Нет. Когда человек хочет мира. Она тоже хотела мира... Мне кажется, так. Что? Да. Именно мира... »

Я приезжал к ней на трамвае и привозил хлеб. Она всегда просила привезти хлеб.

«Не клади в мешок. Просто в сетку. Пусть подсохнет. Пусть! Не важно... Это хорошо. Пусть подсохнет... »

Она ломала его руками. Не торопясь, задумчиво. Она смотрела через мое плечо.

Я сидел тихо, спокойно. Я ждал, пока она поест. Иногда мне казалось: она забыла, что я здесь. Она задумчиво жевала, глядя, не отрываясь, мне за спину.

Мы были с ней в одном городе, но казалось, мы за тридевять земель друг от друга. Так далеко друг от друга... Мне тоже хотелось этого хлеба, но мать ни разу не предложила. А сам попросить я стеснялся. Она и не думала об этом. Может быть, она и не видела меня. Был только хлеб. Ржаная буханка, изломанная в ее руках. Только хлеб. Только хлеб. Да.

Однажды я протянул руку. Хотел отломить кусок. Маленький, совсем маленький! С краешку! Он выступал! Он так и просился мне в руки! А мать?! Она отодвинулась так быстро, что я рот разинул! Так быстро! Она прижала хлеб к себе! К животу! Она схватила его, будто я отниму! Ее глаза! Я увидел ее глаза.

Я чувствовал, как она далеко. Когда она жадно прижала к себе эту разрушенную буханку. Вдавила ее себе в живот! В халат. И жевала, жевала, глядя на меня, будто я сейчас отниму.

За окном шел снег. Очень чистый и белый. Я подумал, что из него можно слепить человека. Снежного мальчика. Перед ее окном. Я подумал, что тоже в башке муравьи завелись. Тоже сошел с ума.

Из этого снега можно было слепить все. Я бы хотел слепить из него мать. Большую мать... Снежную женщину. Просто женщину. Белую-белую... Да. И быть с ней.

Она, открыв рот, оказывается, тоже смотрела туда. Наружу. В белое. В углу рта высыхали крошки. Она смотрела на этот снег. Мы могли бы выйти туда. Да. В самое сердце зимы... Выйти и слепить эту снежную женщину. Вместе. Вдвоем. И там с ней быть. Вместе. Все вместе... В мире. Да. Я опустил голову. Опустил руки. Да. Это было как благодать... Да. Как мир...

Я даже подумал: а что она наденет?! У нее не было варежек? Перчатки? Она сразу промокнет! У нее замерзнут руки! Валенки и теплый халат есть! А вот на руки? Что на руки?

Потом за ней пришли. Мыться. «Мы-ыццца! Де-е- евочки-и-и-и! Все в душ!» — кричит санитарка. Мать встала. Это было хорошее время. Между обедом и полдником. Она была тиха. Казалось, она просто задумалась. Отвлеклась немного. Поэтому... Да. Мне хотелось, чтобы ее никуда не звали. Ни на полдник, ни в душ. Никуда. Чтобы ее забыли. Совсем. Чтобы нас оставили так. В мире.