Книга Генерал-адмирал - Роман Злотников

Тем более что Кац в прошлом году все-таки открыл несколько игорных домов с американской рулеткой, ну, у которой два нуля, и карточными столами. Это мгновенно принесло мне почти удвоение доходов, поступавших в мой кошелек, помимо прибыли от добычи золота. И естественно, серьезное увеличение напряжения в отношениях с бурами…

Но Кац не мог упустить такой источник доходов. Если честно, после запуска игорных домов все расходы на текущую деятельность как приисков, так и других наших предприятий в Трансваале — зарплата, закупка расходных материалов, обновление материальной базы, текущий ремонт и так далее — полностью покрывались средствами, полученными здесь же, в Трансваале, но помимо добычи золота. То есть, если не учитывать первоначальные вложения, золото нам сейчас доставалось практически даром…

Впрочем, открытие игорных домов Кац провел достаточно технично. Дело в том, что подобные заведения в городках и без нашего участия все равно появились. Там, где скапливается такое количество людей с психотипом, который способен сорвать человека с места и заставить его отправиться на другой конец света, в абсолютную неизвестность, в надежде обрести быстрое богатство, не может не начаться игра. И туда просто не могут не слететься профессиональные игроки. Таков объективный закон природы… Так что и в Крюгерсдорпе, и в остальных местах стали играть едва ли не с первых дней существования этих городков. Но игорные заведения, ютившиеся в лачугах, ночлежках, а затем и в задних комнатах салунов, были предельно криминализированы. Канареев сначала не мешал, выявляя как наиболее предприимчивых и управляемых личностей, так и, наоборот, самых жадных, жестоких и неуправляемых среди них. Затем, когда слухи о подпольных игорных заведениях где сами дошли, а где были специально подброшены протестантским проповедникам и оные, вполне ожидаемо, устремились разорять эти гнезда порока, где, опять же вполне ожидаемо, получили по заслугам, была проведена первая зачистка. Щадящая. Посетителей побили и разогнали, хозяев солидно оштрафовали, часть из них, самых предприимчивых и управляемых, поставили под контроль, а остальным просто погрозили пальцем. В течение месяца все вернулось на круги своя. О чем, естественно, судьям и шерифам из числа местных, которых я посадил по городкам на свой кошт, велено было доложить наверх. Следующий рейд был уже более кровавым. Жадным очень не понравилось, что они потеряли деньги, и жадные наняли вооруженную охрану. Во время этого рейда было убито около двадцати человек, а ранено под сотню. Все хозяева еще раз оштрафованы, все игорные заведения закрыты. Подконтрольным было приказано не рыпаться и сидеть тихо, остальные же, переждав некоторое время, снова открылись. Доклад о чем опять же незамедлительно ушел наверх. Третья попытка справиться с вертепами едва не вылилась в войсковую операцию. Погибло уже почти полсотни человек, в том числе четыре стражника, число раненых перевалило за две сотни. После чего Кац поставил вопрос ребром: игорные заведения — зло, но победить оное зло в настоящих условиях не представляется возможным. Следовательно, надобно сделать все, чтобы минимизировать его последствия. А посему он просто вынужден открыть официальные игорные дома, дабы взять это зло под контроль.

Поэтому недовольство Кацем и, соответственно, всей нашей компанией оказалось довольно глухим и, скажем так, снисходительным. Мол, что с них взять — слабые они, еретики, не протестанты, не пуритане, вот и выкручиваются, как могут. Что позволило тем, кто молча разрешил Кацу это сделать, сохранить лицо и потерять не слишком много избирателей.

В общем, после третьей зачистки, проведенной максимально жестко, когда все, кто еще не понял ситуации и не лег под Каца и Канареева, были просто уничтожены, игорный бизнес полностью перешел под контроль Каца. Даже несколько оставшихся очень немногочисленных подпольных игорных заведений все равно плотно контролировались им. Ну и людьми Канареева, конечно.

Были и другие проблемы. Даже в Русско-трансваальском торгово-промышленном обществе имелись недовольные. В основном тем, что из общего объема поставляемой в Трансвааль продукции не менее шестидесяти процентов приходилось на продукцию русских предприятий. Нет, насчет хлеба, сала, мануфактуры, взрывчатки для горно-рудных работ и кое-чего еще — никаких претензий не было. Но почему эта компания везет крымское и кубанское, а не французское и испанское вино? Почему грузинские и армянские копчености, а не хамон и пиренейские колбасы? Почему так мало английского и голландского сукна? Где бельгийские конфеты? Где немецкие и американские товары?

Короче, даже если судить по полученным мною еще в Питере докладам, за два года моего отсутствия проблем накопилось много. И мое положение в Трансваале стало шатким. Хотя золото текло отсюда рекой — годовой уровень добычи превысил восемь тысяч пудов и продолжал расти.

А по прибытии выяснились и другие неприятные подробности. Первая, и самая главная из них, носила имя Эшли Лоутон. Созданная ею компания повезла в Трансвааль именно то, чего хотелось местным, — французские, испанские и итальянские вина, продукцию немецкой металлообработки, английское сукно, бельгийский шоколад. Она открывала магазинчики и мелкие лавочки как в Претории Филадельфии и других старых бурских городах, так и во вновь возникших городках золотоискателей и, умело пользуясь доступной ей поддержкой, а также недовольством мной, проникла даже в те шесть городков, которые располагались на территории моего поместья. Причем, как только что сообщил мне Грауль, не просто проникла, но еще и за те полтора года, что прошли с момента ее появления, умудрилась откусить у нас почти двадцать процентов розничного рынка.

Похоже, миссис Лоутон сразу после взбесившей ее встречи в Париже ринулась прямиком сюда и начала мстить мне со всем пылом своей души истинной южанки. Вот ведь дерьмо-то… Нет, я полагал, что при прочих равных ее одолею. Я уже сейчас заметно богаче, мой статус гораздо выше, и… я — мужчина. Нет, будучи продуктом гораздо более эмансипированного времени, никакими иллюзиями в своем превосходстве как непременном и неотъемлемом следствии моей принадлежности к мужскому полу я не страдал. Уж в том-то, покинутом мной, веке никому не надо было доказывать, что существуют на свете такие женщины, которые любого могут сожрать — и не подавятся. Но вот здесь и сейчас отношение к мужчине всегда будет немного другим, тем более к мужчине-промышленнику, — более серьезным, более благожелательным, более доверительным. Увы, здесь и сейчас женщина-предприниматель — нонсенс и извращение, непонятное почти никому, а многих просто возмущающее. Но… зато она может обеспечить свое постоянное присутствие в Трансваале и личный контроль за обстановкой, чего мне ни при каких обстоятельствах не светит. Золото — это, конечно, важно, но я же затевал этот проект не для того, чтобы набить собственный карман, а для обеспечения финансирования моих проектов по развитию России. И самое важное для меня происходило именно там…

К тому же на стороне Эшли играет и текущее объективное развитие ситуации. Пусть ее здесь, в этой донельзя пуританской и консервативной стране, не воспринимают всерьез, меня-то здесь начинают просто не любить. Ранее я считал, что это не так важно. Если я стану здесь монополистом — бурам все равно деваться будет некуда. Станут кряхтеть, злиться, но терпеть. А Эшли самим наличием своего бизнеса напрочь разрушила такое положение дел. Так что у буров в головах, кроме вопроса, не слишком ли много под себя подгреб этот русский, зародилась еще и мысль о том, что они вполне могут без меня обойтись. Пусть пока смутная и неясная, но от мысли до греха долго ли… И это не только сулит мне очень неприятные проблемы, но и заметно укрепляет позиции миссис Лоутон в противостоянии со мной. Ну и, до кучи, у нее бешеная мотивация: она должна поставить меня на место и считает, что выбрала для сего наилучший способ. А мотивация дорогого стоит. Те одноногие или полупарализованные инвалиды, которые катаются на лыжах, играют в баскетбол и, разъезжая по всему миру, завоевывают кучу медалей на параолимпийских играх, отличаются от точно таких же одноногих и полупарализованных, которые годами не покидают свои квартиры, гния в них и всем своим видом демонстрируя, как жестока и несправедлива к ним жизнь, только одним — первые сказали себе: «Я это смогу», а вторые — «Я человек конченый»…