Книга От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава - Александр Прасол

Ночевка большой группы фрейлин за пределами замка — чрезвычайное происшествие. Бакуфу приказало магистрату провести расследование, и менее чем через два месяца, 5 марта 1714 года, прозвучал приговор. Занимая высокий пост, старшая фрейлина Эдзима пренебрегла нормами морали и допустила грубейшие нарушения дисциплины. Посещая малопристойные места, общалась с недостойными людьми. Опоздав в замок, она провела ночь за его пределами, в чужом доме. Всех причастных к инциденту наказали. Старшую фрейлину Эдзима приговорили к пожизненной ссылке. Ее старшего брата, хатамото Сираи Хэйэмона, лишили самурайского звания и казнили, отрубив голову, а младшего брата сослали. Актера Икусима Сингоро, сопровождавшего старшую фрейлину в ее похождениях, отправили на далекие острова. Театр Ямамура закрыли, остальным столичным театрам запретили давать вечерние представления.

Всего по этому делу было наказано более полутора тысяч человек. Старшую фрейлину приговорили к ссылке, но с учетом высокого статуса смягчили наказание и отправили в провинцию Синсю (префектура Нагано), где она провела следующие 27 лет. Она умерла в возрасте 61 года.

Особый резонанс вызвала казнь старшего брата Эдзима, имевшего ранг хатамото. Его не просто казнили: лишив воинской чести и права на ритуальное самоубийство, ему отрубили голову как простолюдину. Его вину усмотрели в отсутствии контроля над сестрой, что привело к реализации ее порочных наклонностей. И хотя за этим инцидентом стояла борьба вдовы сёгуна Иэнобу с его наложницей, матерью преемника, суровость наказаний и масштаб репрессий впечатлили современников. “Скандал Эдзима-Икусима”, как его называют в Японии, стал самым громким за всю историю замка Эдо. Он подробно описан в хронике “Подлинные записи Токугава” (Токугава дзикки).

В течение двух с половиной столетий в Большом внутреннем покое произошло множество событий. Были случаи воровства дорогих кимоно, случались отравления соперниц. При двенадцатом сёгуне Иэёси его бывшая наложница отравила родную племянницу, занявшую ее место в спальне хозяина замка. В архивах сохранились записи о нескольких тайных проникновениях мужчин на женскую половину. Никаких особых преступлений они там не совершали, просто подкрадывались к комнате фрейлины или даже жены сёгуна, заглядывали внутрь и убегали (сам факт нахождения на запретной территории приятно обострял чувства). Нарушителей задерживали, так как и внутренний, и внешний выходы тщательно охранялись. Случались здесь и самоубийства. И от запретной любви, и из-за жизненных проблем. В один из внутренних колодцев бросилась служанка в надежде утонуть, но осталась в живых. Ее сразу выслали из замка, однако происшествие получило огласку и запало в память. Впоследствии еще три девушки сделали то же самое: две искалечились, одна погибла. Из-за дурной славы колодец пришлось засыпать.

Прощальный ритуал

Ни один из пятнадцати сёгунов Токугава не умер насильственной смертью. За 264 года правления династии случилось более 3200 только официально зарегистрированных крестьянских бунтов и восстаний, однако в самом замке Эдо все было спокойно: заговоры с целью свержения династии сюда не проникали. Все военные правители Японии ушли из жизни сами, что также в какой-то мере характеризует режим.

Когда сёгун серьезно заболевал, ему устраивали ложе на женской половине, в одной из малых палат (Окодзасики), либо в собственной спальне в Среднем покое (Накаоку). В зависимости от этого менялся образ жизни обитателей замка.

Режим посещения заболевшего правителя также различался. В первом случае постоянный уход осуществлялся силами женской половины, а высшие чины бакуфу и адъютанты сёгуна навещали его по пропускам. Когда у постели больного собирались мужчины, весь женский персонал удалялся (омотэдзимари). Если же больной лежал в спальне на своей половине замка, то жена и фрейлины регулярно его навещали, и на это время из покоев удалялся уже весь мужской персонал (окудзимари). Этот режим действовал всякий раз, когда сёгуну требовался покой. В ритуально значимые моменты пути мужчин и женщин в замке не пересекались. При любом, даже легком заболевании сёгуна у его обеденного столика появлялся дополнительный дежурный камергер. Его задача состояла в том, чтобы контролировать количество подаваемой правителю еды. Конечно, тот и сам мог приказать все что угодно, но больной есть больной, и процесс должны контролировать те, кому положено.

Если болезнь вступала в последнюю стадию, у постели правителя начинали посменно дежурить госсоветники всех рангов. Там же неотлучно находились доктора и личные адъютанты сёгуна. На этом этапе женское присутствие исключалось: считалось, что женщины могут помочь больному в легких случаях, а в серьезных ситуациях за дело брались мужчины. Если правитель мог и хотел выразить последнюю волю, то это было самое подходящее время, но в действительности сёгуны Токугава умирали, не оставляя завещаний.

О кончине правителя всех извещал главный госсоветник установленной ритуальной фразой: “Изволили скончаться” (окотогирэ ни нарарэмасита). После этого мужской персонал покидал помещение, а его место занимали супруга и фрейлины замка для прощания с покойным. На прощание отводилось 4–5 часов, в течение которых женщины его оплакивали.

Сразу информация о кончине сёгуна никогда не разглашалась. О ней оповещали очень узкий круг: придворных врачей, камергеров, госсоветников и их помощников, а также руководителей трех магистратов (бугё) и тайного надзора (мэцукэ). После этого в течение месяца, пока шли приготовления к похоронам, смерть правителя держали в тайне. Больше всего времени уходило на подготовку захоронения в фамильной усыпальнице Токугава — храме Канъэй (позднее в храме Дзосё), что в столичном районе Уэно. Фрейлины в это время были заняты переписыванием священных сутр и сбором любимых предметов усопшего, чтобы положить их в усыпальницу.

После окончания приготовлений следовало официальное сообщение бакуфу: сёгун занемог. Находившиеся в столице удельные князья и хатамото начинали согласовывать визиты в замок, чтобы навестить больного. Некоторые успевали встретиться с госсоветниками и сказать нужные слова. Через два-три дня им рассылались письма с сообщением о кончине правителя и благодарностью за проявленную верность. В этом состоял главный смысл отсрочки: все приготовления должны быть закончены, каждый должен сделать, что положено, все должно быть пристойно. Так же, с некоторой задержкой, вассалы узнавали о смерти удельных князей. Капитан российского флота Василий Головнин, во время пребывания которого в Японии умер хозяин княжества Мацумаэ (ныне административный округ Хоккайдо), рассказывал:

Губернатор умер, но японцы по законам своим хранят смерть его в тайне до известного времени, о чем дня через два один караульный, семидесятилетний старик, проговорился, но, вспомнив свою ошибку, просил нас никому из японцев о том не сказывать [Головнин, 1816].

Сразу после сообщения о кончине сёгуна в столице объявляли траур — прекращались музыка и развлечения, общее звучание жизни приглушалось. Тем временем в замке заканчивались последние приготовления. Траур сроком 3–7 дней объявляли также после смерти ближайших родственников Токугава (госанкэ) и государственных советников. Статус сёгуна подчеркивался тем, что траур по нему объявлялся бессрочным, до специального распоряжения бакуфу. По всей стране удельные князья в знак траура прекращали брить лоб: “три великих дома” и приближенные к сёгуну фудай даймё — на 21 день, “сторонние” тодзама даймё — на 14 дней.