Книга Войны античного мира. Походы Пирра - Роман Светлов

Мы не знаем, что во время этих решительных побед над этрусками и галлами (283) было учинено против врагов на юге; едва ли что-нибудь значительное, так как пришлось напрячь все усилия, чтобы отразить ужасных галлов. На следующий за тем год луканы вместе с бруттиями осадили Фурии. После вадимонского поражения этруски и бойи стали снаряжаться с тем еще более сильным напряжением; из бойев все, даже подростки, отправились на борьбу с римлянами. Против них двинулся консул К. Эмилий Панн, тогда как товарищ его К. Фабриций Лусцин отправился на выручку Фурий

Эмилий дошел навстречу врагам до Популонии: он только что хотел спуститься с высот в долину, как по стаям вылетевших из лесу птиц догадался, что там что-то творится; высланные туда лазутчики донесли, что бойи засели в засаду. Консул обошел их, враги были окружены и разбиты. После этого поражения бойи стали просить мира. Римлянам было теперь невыгодно преследовать их по ту сторону Апеннин на родной их почве; они удовольствовались тем, что лишили этрусков этой подмоги, а потому и согласились на мир. На севере одни лишь этруски были все еще вооружены.

Между тем Фабриций на юге также удачно воевал. Правда, легионы его, как говорят, пали духом, когда им велено было атаковать более сильное войско луканов и бруттиев, стоявших в боевом порядке перед своим укрепленным лагерем. Тут среди римлян появился юный исполин; он схватил штурмовую лестницу, быстро прошел через неприятельские ряды к укреплениям, взобрался на стену и стал зычным голосом сзывать римлян. Они с неистовым пылом бросились на оробевшего неприятеля, 20 000 врагов было убито, 5000 вместе с полководцем Статилием попали в плен. На следующий за тем день, когда раздавались награды, храбрый юноша не явился для получения стенного венца, тут только догадались, что сам бог Марс повел войско к победе; тогда полководец велел отслужить государственное молебствие. Фурии во всяком случае были освобождены от осады; еще много лет спустя после того воздвигнутая благодарными фурийцами статуя Фабриция свидетельствовала об одержанной победе. За этим главным поражением последовали другие победы над луканами, бруттиями, самнитами: много городов было взято и разрушено, много областей разграблено; тут собрана была такая богатая добыча, что граждане на целый год были освобождены от повинностей и в казну поступило четыреста талантов.

Итак, восставшая против Рима сильная коалиция италийских племен была окончательно рассеяна; этруски, правда, были еще вооружены, но лишились помощи галлов; римляне распространили свои владения до Адриатического моря, основали Сену Галльскую; север и юг Италии были разобщены; благодаря удачной кампании Фабриция рушились преграды, отделявшие римскую область от Тарентинского моря; мало того, хотя самниты, луканы и бруттии не совсем еще покорились, однако то и дело повторявшиеся битвы и опустошения сильно истощили их; в Фуриях, наконец, консул оставил гарнизон. Фурии должны были на юге быть тем же, чем была Сена на севере.

Вот до чего дошли дела благодаря Таренту, успехи Рима стали угрожать самой республике. В Тарентинском море под начальством дуумвира К. Корнелия появился уже флот из десяти кораблей; вопреки договорам он обогнул Лакинский мыс, показался даже перед Тарентом и стал на якорь в виду города. Это случилось во время Дионисий; народ собрался тогда в театре, откуда видна была гавань. Можно ли было предположить, чтобы флот прибыл сюда ни с того, ни с сего? Уж не поддерживал ли Рим тайных сношении в городе? Не замышляла ли враждебная демократии партия предать Тарент римлянам, как то же самое случилось во многих других греческих городах и недавно еще в фуриях? Римское предание гласит, будто демагог Филохар воспользовался этим случаем и возбудил народ до крайне рьяного неистовства. Подстрекаемая злобой толпа во хмелю ринулась к гавани на корабли. Не ожидав такого натиска, римский флот пустился было в открытое море; пять судов успели уйти, остальные были окружены, четыре из них потоплены, одно было захвачено. Дуумвир со многими другими моряками утонули, пленные начальники и солдаты были убиты, а гребцы обращены в рабов. Это был возмутительный поступок.

Однако разве появление римского флота не было самым наглым нарушением договоров, дерзким вызовом, грубой манифестацией властолюбивых замыслов против свободного Тарента? Неужели еще ждать, чтобы римляне, засевшие уже в Фуриях, обрушились также и на Тарент? И в самом деле, горожане вправе были реагировать на этот случай, как на враждебные действия, и считать мир с Римом нарушенным. Согласно с этим и стали действовать; в Фурии отправлено было войско; римский гарнизон сдал крепость, выговорив себе свободное отступление; граждане подверглись жестоким карам: признано было изменой с их стороны то, что они, урожденные греки, прибегли за помощью к Риму и тем подали римлянам повод появиться в здешнем море; знатные граждане были изгнаны, город разграблен.

Рим никак не ожидал такого исхода; он разом лишился всех выгод прошлогодней кампании, утратил важную точку опоры в южной Италии, в тылу освободились луканы, самниты и бруттии, а затем предстояло еще вмешательство Тарента в войну. Благодаря обширным средствам этого богатого греческого города озлобленные, жестоко пострадавшие народы исполнились новыми надеждами, а на севере все еще сопротивлялись этруски. Необходимо было во что бы то ни стало удержать Тарент от участия в войне. Несмотря на раздражение в Риме, там не объявили тотчас же войны, а, ограничившись требованием, чтобы тарентинцы возвратили пленных, предоставили изгнанным фурийцам вернуться, возместили нанесенный их городу ущерб, выдали зачинщиков нападения на римские суда. С такими условиями было отправлено посольство, по главе которого стоял Л. Постумий.

Однако тарентинцы и не думали сожалеть о случившемся и не побоялись войны. Послам долгое время не удавалось повторить свои предложения перед народом; поборники за мир в городе всеми силами пытались образумить демос; если бы им удалось это, то роль коноводов кончилась бы и все дело было бы в их руках. Опять, как гласит римское предание, начались праздники, и шрод собрался в театре. Когда появились важные римские послы в тогах с красною обшивкою, то их встретили грубым смехом, и это возобновлялось всякий раз, как только Постумий, произнося речь, плохо изъяснялся по-гречески. Их называли варварами, кричали, чтобы они вышли из собрания. Когда послы вошли в проход, выводивший из оркестра, то какой-то скоморох, Филонил по имени, находясь все еще под хмельком со вчерашней попойки, протиснулся к Постумию и самым мерзким образом загадил его тогу. Народ хохотал и рукоплескал, а Постумий с истинно римской торжественностью сказал Филониду: «Принимаем это знамение, вы даете нам то, чего мы не требовали». Когда же затем, приподняв загаженное платье, он показал его народу и смех и восторженные крики усилились, то он сказал: «Смейтесь, тарентинцы, пока вас на то станет, потом вам долго придется плакать». Затем, когда на него посыпались угрозы, он прибавил: «А чтобы еще более разозлить вас, скажем тут же, что вы потоками крови смоете грязь с этого платья».

Не в столь драматическом виде, но, вероятно, в более согласном с обстоятельствами дела представляется это событие по другим известиям Когда послы были введены в театр, то они, между прочим, подверглись также оскорблению; однако дабы нисколько не отступить от своих инструкций, предписавших им крайнюю умеренность, они ни словом не упомянули о нанесенном позоре, а высказывали только данное им поручение. Во всяком случае, настроение в Таренте было решительно против римлян; послам, в ответ на их предложения, велели тотчас же покинуть город, с чем они и отправились в море.