Книга Из любви к искусству - Андрей Воронин

– Вешайся, кретин, – сказал Петрович. – Недоумки, лоханы, пальцем деланные! Подвели под монастырь, животные!

Он с грохотом обрушил трубку на рычаги и крепко потер ладонями щеки. Оснований подозревать Чижика во лжи у него не было. Значит, Серый жив и до сих пор сохранил способность активно путаться под ногами. До чего же живуч, мерзавец! Живуч, быстр и непредсказуем. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. А что, если Самсон и Борис умерли не сразу? Что, если он успел поговорить с ними по душам и вытянуть из них имя Петровича? Это было очень возможно. Сам Петрович, оказавшись на месте Серого, поступил бы именно так.

Он вернулся на кухню и стал большими медленными глотками пить слегка остывший чифирь, чтобы сосредоточиться и не пороть горячку. Он пытался поставить себя на место Серого, чтобы предугадать следующий ход противника. Теперь речь шла не о деньгах, а о личной безопасности Петровича, и он не мог передоверить это дело кому-то из своих подчиненных. Хватит, надоверялся уже…

Итак, сказал он себе, предположим, он знает, кого искать. Если Самсон и Борис сказали ему, где меня можно найти, то он явится прямо сюда. Если не сказали, то разыскать меня он может только через Хрусталева: это наш единственный общий знакомый. Как бы, кстати, заодно с моим адресом он не нашел у Антона и сервиз… Но это вряд ли. Вообще-то на его месте я бы просто стуканул ментам. Западло, конечно, но цель оправдывает средства. Я бы обязательно стуканул. Только сначала он где-нибудь скинет эту бабу. Может быть, он ее уже скинул, и тогда времени у меня совсем не остается.

Нужно гнать на Медвежьи, понял он. Забрать сервиз и спрятать по-настоящему. Сейф в банке арендовать? Не влезет он в сейф, самоварище-то наверняка не влезет… Да хоть в землю зарыть, лишь бы не нашли! А самому рвануть за бугор, полежать на солнышке пару месяцев. Нанять спецов, чтобы убрали эту парочку, – ив отпуск. Заодно можно будет начать потихонечку искать покупателя для сервиза. Фаберже нынче в большой цене, и надо хорошенько осмотреться на месте, чтобы не продешевить. Только нужно шевелиться по-быстрому, пока этот псих не нагрянул прямо сюда с ротой ОМОНа…

Он снова взял телефонную трубку, набрал номер и повелительно бросил в микрофон:

– Машину.

* * *

Дорогин проехал мимо дома Антона Хрусталева, не снижая скорости, потом свернул в переулок и только после этого остановил машину, загнав ее под раскидистый куст не то бузины, не то сирени, – в ботанике он был не силен. Несколько последних серовато-желтых листьев, кружась и танцуя в воздухе, слетели с ветвей и опустились на капот.

Ему очень хотелось откинуться на спинку сиденья, закрыть глаза и хотя бы немного посидеть расслабленно и неподвижно, отдыхая после безумной гонки. Он непременно так и поступил бы, но повязка на боку набрякла кровью до такой степени, что обрела собственный вес, словно в нее завернули парочку свинцовых блямб. Было очень трудно с уверенностью сказать, когда количество снова перейдет в качество, свалив обескровленное тело с ног, но Дорогин подозревал, что это неприятное событие не заставит себя долго ждать. Сказать, что он сбежал из больницы рано, значило ничего не сказать. Это было ясно хотя бы по тому, что Дорогин сейчас больше всего на свете хотел бы снова оказаться на мягкой постели в больничной палате, с капельницей в вене и под присмотром сердитой и неприступной Тамары. Как это было бы здорово! И ни забот ни хлопот…

Он открыл дверцу машины, спустил на землю левую ногу и повернулся к Варваре.

– Посиди здесь, – сказал он. – Я схожу проверю обстановку, договорюсь, и вообще…

Варвара молча, с готовностью кивнула головой. Она снова была покладистой – на сей раз непритворно. Ей было отлично известно, что Муму никогда не паникует, и если он говорит, что надо уносить ноги, значит, то на самом деле уносить ноги нужно было еще вчера или позавчера. Она еще раз кивнула и запустила руку в лежавшую у нее на коленях сумочку. Ладонь сразу нащупала рубчатую рукоятку пистолета и вцепилась в нее, как в спасительную соломинку. Варваре Белкиной было страшно.

– Ну-ну, – сказал Дорогин, который уже стоял возле открытой дверцы и, наклонившись, заглядывал в салон. – Это тебе вряд ли понадобится. Просто посиди здесь и подожди меня, ладно? Если боишься, запри дверцы. Но бояться нечего. Мы, кажется, все-таки оторвались. До сих пор поверить не могу…

Он оборвал себя, захлопнул дверцу и зашагал вдоль улицы неторопливой походкой прогуливающегося человека, стараясь дышать поглубже, чтобы не так кружилась голова. Ноги были как бы не совсем своими, ватными, потяжелевшая повязка оттягивала бок, и пистолет в кармане куртки весил, казалось, не меньше пуда. Его тяжесть на этот раз не вселяла привычной уверенности, она раздражала, как ненужная помеха, и Дорогину стоило немалых усилий избавиться от желания зашвырнуть проклятую железку через забор в чей-нибудь огород.

Закопченная кирпичная коробка – все, что осталось от подпольной видеостудии Петровича, – по-прежнему торчала за покосившимся забором. Участок уже успел порасти довольно высоким татарником и ядреной темно-зеленой крапивой, от одного взгляда на которую начинало жечь кожу. Дорогин подумал, что сорняки всегда и везде сопутствуют человеку и его жилью. Где-нибудь в лесу крапива почти не растет, а стоит кому-нибудь построить дом или вскопать огород, как на нем появляются первые ядовитые ростки. Бурьян и крапива словно только и ждут момента, когда человек уйдет с занятой им земли, чтобы скрыть следы его пребывания.

Хрусталев был дома. Из-за сарая доносились трескучие удары топора и звонкий, почти мелодичный стук ударяющихся друг о друга поленьев. Дорогин вошел во двор. Через перекопанный огород, высоко задрав пушистый хвост, длинными прыжками проскакал тощий молодой кот – серый в черную полоску. Видимо, это был один из многочисленных питомцев Хрусталева, которых Муму видел летом. Жизнь шла своим чередом, и казалось, что в ней нет места мрачным тайнам и убийствам из-за угла.

Он обогнул сарай и увидел Хусталева, который умело орудовал тяжелым колуном, стоя на заваленной расколотыми поленьями площадке. Груда напиленного соснового кругляка лежала у него за спиной. На Хрусталеве были линялые и сильно растянутые спортивные штаны с лампасами, старые, лопнувшие по швам кроссовки и слишком просторная, явно не по размеру нательная майка без рукавов, которая открывала незагорелую безволосую грудь и тощие жилистые руки. Знакомый засаленный пиджак висел на козлах для пилки дров, из левого кармана торчала надорванная пачка «Примы».

Заметив гостя, Хрусталев громко сказал: «Ва!..» и картинным жестом вогнал топор в толстую колоду, на которой колол дрова. Он все делал немного картинно, напоказ, словно играл роль в бесконечном любительском спектакле. Дорогин знал за Антоном эту слабость, но она его не раздражала. Каждый из нас имеет недостатки, и приверженность красивым жестам – не самый страшный из существующих пороков. Что плохого в том, что человек, которому крупно не повезло в жизни, хочет выглядеть немного значительнее и красивее, чем есть на самом деле?

Хрусталев вразвалочку двинулся к нему, заранее протягивая ладонь для рукопожатия. Муму сосредоточился и ответил на пожатие как должно. Их ладони встретились с отчетливым сухим треском, похожим на выстрел из мелкокалиберной винтовки, и на мгновение застыли, пробуя друг друга на прочность.