Книга Берзарин - Василий Скоробогатов

Думается, что в этом казусе даже имеется некий дьявольский баланс. Нас бомбят. И мы тоже не без греха. Хотя и с разницей во времени.

Память уносит меня в предвоенное время, когда англичане и американцы в наших союзниках не значились. Англичанин? Американец? «И не друг, и не враг, а так…» — это слова из песни Владимира Высоцкого. И приходилось действовать по обстановке. В конце 1930-х — начале 1940-х годов наш летчик, офицер-моряк, оказавшись в качестве стажера в немецкой авиации, однажды бомбил англичан. Сожалея о своем грехе, он сам мне об этом поведал.

Расскажу все по порядку.

До определенного времени для Германии выгодно было с нами не ссориться. И у меня, призывника, в то время появился друг на Украине. Виновницей данного события оказалась родная сестрица Мария — из степной Актюбы она поехала на родину нашей мамы, на Украину, в Черкассы, и там вышла замуж за парубка по имени Михаил Братко. Он имел младшего братишку, Гаврюшу, моего ровесника, с которым мы подружились. Правда, виделись мы всего два раза, но активно переписывались. Мария нашу почтовую связь поощряла по родственному признаку и по должности — она трудилась в почтовом отделении начальницей. Ее муж, М. Е. Братко, стал впоследствии видным ученым-аграрием, Героем Социалистического Труда.

Гаврюша был старательным школяром, по успеваемости на школьной скамье равных ему не было. Поклонник Чкалова и Коккинаки, он в местном аэроклубе сумел освоить азы летной науки. Аттестата об окончании восьмилетки было достаточно, чтобы поступить в военно-морское авиационное училище. «Учусь сбрасывать в воду мины и торпеды», — писал он мне из Севастополя.

Бравый сокол, курсант-моряк как-то вырвался на побывку в Черкассы. На улицах родного города увидели его в черной морской фирме, с «крабом» на фуражке. Шик! Мужественное лицо, внимательный взгляд отличали его от прежнего Гаврюши, бледного и сгорбившегося, вечно торчащего в библиотеке. А тут — такой здоровяк! Увидев такого красавца-моряка, девушки цепенели.

И вдруг наш Гаврик исчез, запропастился. Как говорится, от него — ни слуху ни духу. Подошел 1941 год. Прошла зима, минула весна. Настало лето. И тут немецкий вермахт начал разбойничать на советской земле. Пожар войны добрался до Днепра. Сестрицу мою, Марию, с детишками Васей и Олей успели эвакуировать в Закавказье. От Марии на фронт идут мне письма. Я спрашиваю ее: где мой дружок Гаврюша? Она не знает. С потерей этого хлопца я смирился. Сколько их сгинуло бесследно!

Тут я должен забежать вперед и повторить слова Гоголя: «Отыскался след Тарасов!» Находясь в Берлине, взял первый свой отпуск, поехал в Черкассы и там мы с Гавриилом Братко встретились. Увидел я его с седой прядью волос на голове и с погонами капитана 3-го ранга на мундире.

Дождавшись, когда уляжется волна расспросов, я увез Гавриила в мемориал, в имение гетмана Хмельницкого. Мы нашли там корчму, восстановленный краеведами казачий ресторан XVI века, и там в уютном закутке капитан 3-го ранга рассказал мне о своих странствиях, а я о своих.

Двадцать второе июня сорок первого… Трагическая дата. В тот день Гавриил Братко, пилот Хе-100, принимал лечебные процедуры в военно-морском клиническом госпитале в… Германии.

— Пилот люфтваффе? — удивился я. — Поразительно! Держи меня, упаду!

— Я, можно сказать, — усмехнулся мой приятель, — стал жертвой германофильства.

Его «германофильство» состояло в том, что он «заболел» авиацией, увлекся иностранными языками, немецким — особенно. Его учитель, педантичный и сухой Андрей Оттович Цвейн, на выпускном вечере произнес:

— У тебя, дорогой, есть лингвистическая одаренность. В разговоре даже проскакивает берлинский акцент. Талант. Его нельзя зарывать в землю.

Однажды в училище морских авиаторов прибыл кадровик из Главного морского штаба и стал выявлять ребят, неплохо знающих немецкий язык. Гавриил обмолвился, что сейчас он учит и английский.

Прослушав прочитанные курсантом по памяти стихи Гёте, кадровик попросил его перейти на английский, рассказать, что он видел в Москве. Он знал, что курсантов возили туда и знакомили с техникой, закупленной в Германии. Наше государство приобрело тогда в Германии военные самолеты «мессершмитт» Me-109, «юнкере» Ю-88 и «хейнкель» Хе-100.

И скоро наш герой оказался в загранкомандировке, в казармах города Хагенов. Его облачили в элегантную униформу пилота люфтваффе. Было ли на сей счет какое-либо соглашение между властями Германии и СССР или это входило в плановую стажировку — Братко не знал, он стал, как и другие новички-иностранцы, летать. В новичках ходили несколько славян. Один представился болгарином, другой — словаком, третий — хорватом. С хорватом Братко быстро побратался, а болгарин и словак вели себя, как бандиты и циники. Немецкие пилоты подонков презирали. Как-то в разговоре с инструктором Братко похвалил болгарина за хороший немецкий язык. Немец хмуро произнес: «Неумный трепач».

— Но летает он прилично, — заметил Братко.

Немец поморщился.

Гавриил не стал возражать — неэтично. Инструктору виднее, какова кому цена.

Этот немец, капитан Йеп, немного знал русский язык. Братко слышал, что жена у него эмигрантка из России.

Братко однажды пытался переброситься с капитаном русскими фразами. Но тот отмахнулся:

— Руссише? Никс ферштейн…

Гавриил принес офицеру извинение. Тот понимающе улыбнулся: «По родине скучаете… Ностальгия — тяжкая ноша».

С этого дня, когда надо было обменяться мнениями, они говорили на английском. О чем они говорили? Гаврюшу волновал предстоящий налет на Лондон. И он однажды, когда они оказались в лесу на прогулке, спросил капитана об этом.

— Мы будем во флагманской группе. Она будет действовать с больших высот, 7–7,5 тысячи метров. Там меньше опасности, перехвата «харрикейнами». Не достигает огонь зениток малого калибра. Сопровождают нас, «лунатиков», истребители Ю-88.

— «Лунатики»? — спросил Братко.

— Да. Ты же их видел. Это самолеты, на которых намалевана эмблема — силуэт филина.

— Трудно мне будет? — спросил Братко.

— Не очень… Проделать несколько манипуляций… Наложить перекрестие прицела на объект бомбометания, с учетом поправки на ветер и удерживать в таком положении, пока машина не достигнет заданной высоты. А затем… на кнопку сбрасывания бомб. И сразу же — выход из пикирования.

— А что получится у того болгарина?

— Шайзефлигер… Позорная кличка. Дерьмовый летчик. Но и такие нужны. Не у всех же железное сердце. Оно у избранных…

— Питание? — спросил я Гавриила.

— Мне нравилось. Калорийно, вкусно. Запомнился первый обед. Передо мной была тарелка вареного гороха с мелко нарубленными кусочками свинины. Иной раз проголодаюсь — вспоминаю такое блюдо — оно серо-зеленого цвета, повторяю, сытное, вкусное.

Взаимоотношения с немцами были нормальными. И все же нашего земляка не покидало чувство, что он находится в чужеземном рабстве. Периодику стажерам доставляли аккуратно, стоял в комнате и радиоприемник. Но Гавриил изданий в руки не брал, радиоприемник не включал. Этому правилу он следовал, чтобы лучше сохранить зрение, не слышать словесной мути о происках англо-американских плутократов, о превосходстве одной расы над другой, об исторической миссии Германии и прочем «возвышенном». На досуге читал справочники, словари, смотрел фильмы и кинохронику.