Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

Если вас смущают такие разговоры, так и скажите, и я не буду об этом. У меня профессия, связанная с интимными проблемами, так что откровенный разговор меня не стесняет, если только он не стесняет вас. Нет? Никаких проблем? Продолжать?

Это был наш первый раз вместе. Интересный, весьма интересный опыт, но ничего такого, от чего содрогнулась бы земля. Да я ведь и не ожидала, что земля содрогнется — только не с ним.

Я твердо решила избегать эмоциональной привязанности. Случайное развлечение — это одно дело, а влюбленность — совсем другое.

В себе я была совершенно уверена. Я не собиралась воспылать любовью к человеку, о котором почти ничего не знала. Но как насчет него? Может быть, он из тех, кто примется размышлять над тем, что произошло между нами, придавая этому слишком большое значение? Будь начеку, сказала я себе.

Однако шли дни, а от него не было ни слова. Каждый раз, проезжая мимо дома на Токай-роуд, я сбрасывала скорость и смотрела, но его не было видно. Не было его и в супермаркете. Я могла сделать только один вывод: он меня избегает. В каком-то смысле это был хороший признак, но тем не менее это меня раздражало. По правде сказать, даже оскорбляло. Я написала ему письмо, старомодное письмо, наклеила марку на конверт и бросила в почтовый ящик. «Почему ты меня избегаешь? — писала я. — Что нужно сделать, чтобы убедить тебя, что я хочу, чтобы мы были добрыми друзьями, не более?» Никакого ответа.

Чего я не упомянула в письме и, конечно, не упомянула бы при следующей встрече — это как я провела уик-энд после его визита. Мы с Марком наскакивали друг на друга, как кролики, занимаясь любовью в постели, на полу, под душем, повсюду, даже когда наша бедная невинная Крисси лежала, проснувшись в своей кроватке, и с плачем звала меня.

У Марка были свои собственные идеи насчет того, почему я пребывала в таком возбужденном состоянии. Он думал, что я почувствовала исходивший от него запах любовницы из Дурбана и захотела доказать, насколько лучше — как бы это сказать? — насколько лучше ее я умею это делать. В понедельник после этого уик-энда он должен был лететь в Дурбан, но отменил полет и позвонил в офис, сказавшись больным. После чего мы с ним снова отправились в постель.

Он не мог мною насытиться. Марк был положительно в восторге от института буржуазного брака и возможностей, которые он открывает перед мужчиной и на стороне, и дома.

Что до меня, то я — я тщательно подбираю слова, — я была невероятно возбуждена оттого, что у меня двое мужчин, живущих так близко друг от друга. Я сказала себе, весьма шокированная этим: «Ты ведешь себя как шлюха! Так вот какова твоя натура?» Но в глубине души я очень собой гордилась, гордилась воздействием, которое произвожу. В тот уик-энд передо мной впервые забрезжила возможность бесконечного совершенствования в царстве эротики. До этого у меня было довольно банальное представление об эротической жизни: ты достигаешь половой зрелости, проводишь год-другой на берегу пруда, потом ныряешь в него и плещешься, пока не найдешь себе спутника, который тебя удовлетворяет, и дело с концом — конец твоим поискам. В тот уик-энд до меня дошло, что в двадцать шесть лет моя эротическая жизнь только начинается.

А затем я наконец-то получила ответ на свое письмо. Джон позвонил. Сначала осторожные вопросы: я одна, муж в отъезде? Потом приглашение: не приеду ли я на ужин. На ранний ужин. И не хотела бы я привезти своего ребенка?

Я прибыла к нему с коляской, в которой сидела Крисси. Джон ждал у дверей в синем с белым переднике — такие надевают мясники.

— Проходи на двор за домом, — сказал он. — У нас там барбекю.

Тогда я впервые встретилась с его отцом. Отец сидел, сгорбившись над костром, как будто замерз, хотя на самом деле вечер был теплый. Не без труда он поднялся на ноги, чтобы поздороваться со мной. Он казался хрупким, хотя, как выяснилось, ему было всего шестьдесят с небольшим.

— Рад познакомиться, — сказал он и мило улыбнулся. Мы с ним хорошо поладили с самого начала. — А это Крисси? Хэлло, моя девочка! Приехала к нам в гости, да?

В отличие от своего сына, он говорил с сильным акцентом африкаанс. Но его английский был вполне сносен. Как я узнала, он вырос на ферме в Кару, среди множества сестер и братьев. Их учила английскому домашняя преподавательница — какая-нибудь мисс Джонс или мисс Смит из Старого Света.

В огороженном квартале, где жили мы с Марком, при каждом доме имелось готовое барбекю во дворе за домом. Здесь, на Токай-роуд, такого оборудования не было — только костер с несколькими кирпичами вокруг. Казалось невероятно глупым разжигать костер, когда должен приехать маленький ребенок, особенно такой, как Крисси, которая еще нетвердо стояла на ногах. Я притворилась, будто дотрагиваюсь до проволочной сетки и плачу от боли, и, отдернув руку, пососала ее.

— Горячо! — сказала я Крисси. — Осторожно! Не трогай!

Почему мне запомнилась эта деталь? Из-за того, что я сосала руку. Из-за того, что поймала на себе взгляд Джона и поэтому умышленно продолжала сосать. У меня — извините, что хвастаюсь, — был в то время красивый рот, зовущий к поцелуям. Моя девичья фамилия Киш, которую в Южной Африке произносили К-И-С. Kiss-kiss[43] — обычно шипели девочки в школе, когда хотели меня спровоцировать. Kiss-kiss — и хихиканье, и влажное причмокивание. Мне было на это ровным счетом наплевать. Нет ничего дурного в том, что тебя приятно поцеловать, думала я. Однако довольно, хватит отступлений. Я прекрасно понимаю, что вы хотите услышать о Джоне, а не обо мне и моих школьных годах.

Сосиски, зажаренные на гриле, и печеный картофель — такое незатейливое меню придумали эти двое мужчин. К сосискам был томатный соус из бутылочки, к картофелю — маргарин. Бог знает, из какой требухи были сделаны эти сосиски. К счастью, я захватила с собой пару маленьких баночек «Хайнц» для ребенка.

Сославшись на слабый аппетит леди, я положила себе на тарелку всего одну сосиску. Теперь, когда Марк так часто бывал в отъезде, я стала есть меньше мяса. Но для этих двух мужчин это были мясо и картофель, ни больше ни меньше. Они ели одинаково, молча, глотали не разжевывая, словно у них в любую минуту могли отнять пищу. Одинокие едоки.

— Как продвигается цементирование? — спросила я.

— Еще месяц — и, дай бог, все будет закончено, — ответил Джон.

— Это по-настоящему улучшит состояние дома, — заметил его отец. — Тут не может быть никаких сомнений. Гораздо меньше сырости, чем обычно. Но это жуткий труд, а, Джон?

Я сразу же узнала этот тон — тон родителя, которому не терпится похвастаться своим ребенком. И сразу же прониклась сочувствием к этому бедняге. Его сыну за тридцать, а о нем нечего сказать, кроме того, что он умеет укладывать бетон! И как тяжело сыну жить под давлением такого стремления у родителя, стремления гордиться! Если и была причина, почему у меня была прекрасная успеваемость в школе, то это желание дать повод для гордости моим родителям, которым было так одиноко в этой чужой стране.