Книга Преемник - Марина и Сергей Дяченко

Один глаз его был живой и смотрел с мрачной насмешкой; другой, мёртвый и неподвижный, казался осколком стекла. Мелодия смолкла; теперь сидящий просто стучал по клавишам длинным сухим пальцем, и звук получался нудный, немузыкальный и однообразный.

— Спроси его, — пробормотал человек, рассеянно наклонив голову к плечу. — Он должен знать… У него большое преимущество — он жив… Хотя это как расценивать… М-м-м… Рано или поздно… А я уже успел, — и он ударил по клавишам, извлекая полный диссонансов аккорд.

— Вы кто? — спросил Луар и не услышал себя.

Человек за клавесином пожал плечами:

— Зачем они извратили его имя… И дали его тебе. Перевёртыш… — он вдруг захлопнул крышку и навалился на неё локтями. Луар отшатнулся — так пристально смотрел единственный зрячий глаз.

— Не обижайся… — незнакомец вздохнул. — Но если ворону вывалять в муке — она всё равно не станет лебедем, верно?

— Да, — сказал Луар.

Незнакомец вдруг усмехнулся:

— Разве небо покрыто кожей? Голубой кожей? И кровь и сукровица? И пылающие книги? Я знаю, ради чего… Но и он ушёл. Да, — и незнакомец печально покивал.

— Я пойду, — шёпотом сказал Луар.

— Да кто ж тебя держит, — рассеянно пробормотал незнакомец, снова открывая крышку клавесина.

За спиной у него оказалось огромное, до потолка, зеркало; в зеркале отражался печальный черноволосый мужчина с больными, почти собачьими глазами. Предыдущий Прорицатель, Орвин…

— Свечи только зажги, — сказал человек за клавесином. Пастушья песенка грянула снова — надсадно, как похоронный марш.

…Он открыл глаза.

В кабинете было темно, и за окном лил дождь. На письменном столе оплывала невесть откуда взявшаяся свеча.

* * *

В полдень весь город бросил работу, и развлечения, и любовь; недоеденные обеды стыли на столах. Потрясающий слух выгнал на улицу торговцев и белошвеек, студентов и мясников, простолюдинов и аристократов, взрослых, детей и стариков; огромная толпа хлынула по направлению к городским воротам, и чтобы сдержать столпотворение, стражникам не раз и не два пришлось пустить в ход древки копий.

Слух был прост и ошеломляющ: везут Сову!!

Свидетели исторического события знали, что обо всём увиденном они рано или поздно расскажут внукам.

Ворота оказались забиты народом — стража кричала до хрипоты, замахиваясь, а то и охаживая древками чьи-то спины. Толпа, возбуждённая и потому не особенно робкая, наконец-то уступила место процессии; Сова сидел на телеге, надменный, как король, которого встречают подданные.

В толпе случилось братание.

Люди вопили и целовались, поздравляли друг друга, бросали в воздух шляпы и обливались слезами облегчения; как-то само собой оказалось, что Сова был чуть не единственным горем большинства горожан и жителей предместья — теперь, говорили они друг другу, теперь-то мы заживём. Теперь все беды позади, эко его, душегуба, и поделом…

Шея Совы была обвязана грязной тряпкой; закованный в цепи, он смотрел по сторонам холодно и высокомерно, и те из горожан, кому выпало несчастье встретиться с ним взглядом, поспешно отводили глаза.

Впереди и позади телеги ехали победители, одолевшие легендарного разбойника и истребившие его шайку; толпа ревела от восторга, а цветочницы бросали в стражников свой товар, не заботясь о потерянном заработке.

На другой телеге везли работу для палача — спутанных сетью разбойников, схваченных живьём. Эти смотрели вниз, и кое-кому из наиболее смелых горожан удалось даже метко запустить в них камнем.

Наконец, замыкал процессию полковник Эгерт Солль. Толпа впала в экстаз.

Даже измученный, даже раненный — а чуть напряжённая посадка его выдавала рану, — Солль оставался потрясающе красив. Победа наложила на его благородное лицо некий царственный отблеск — впечатлительные дамочки лишались чувств, те из них, кто был покрепче, отбивали ладони и срывали голоса в приветственных криках. Мужчины бросали вверх шляпы и выкрикивали здравицы, не упуская случая поцеловать на радостях хорошенькую соседку; город исходил благодарностью, и множество младенцев, рождённых в последующие дни, наречено было Эгертами.

Солль в который раз подтвердил своё право называться гениальным военачальником, и многие в тот день вспомнили Осаду. Слава! — летело над головами толпы; слава! — звенели стёкла, и гремели барабаны, и рекой лилось вино — как на день Премноголикования, нет, обильнее…

Солль, кричали благодарные горожане. Слава Соллю, слава, слава…

Сова молчал, и рука его теребила кожаный мешочек, висевший на обмотанной тряпками шее.

Три дня город радовался и пьянствовал; на четвёртый день к победителю Соллю явился с визитом городской судья.

От лейтенанта Ваора, явившегося с докладом, несло, как из винного погреба; встретившись глазами со старым знакомым Ансином, Эгерт почёл за благо притвориться пьяным.

Судья кивнул в ответ на его благодушную улыбку:

— Поздравляю…

Солль потупился, как невеста.

Не говоря больше ни слова, судья положил на стол перед полковником обрывок колодезной цепи.

Несколько минут в комнате висела тишина; Эгерт глядел на цепь, и лицо его понемногу становилось не просто трезвым — угрюмо-трезвым. Не дожидаясь приглашения, судья уселся в кресло для посетителей и сложил руки на животе.

— Опять? — хрипло спросил Солль.

Судья кивнул.

— Когда?

Судья поиграл сплетёнными пальцами:

— Да вот как раз сегодня ночью… Девочка. Десять лет.

Эгерт смотрел в стол. Ему казалось, что его грубо выдернули из забытья и ткнули носом в свинцово-тяжёлое, холодное, неотвратимое. Что теперь?

— Что теперь? — спросил он глухо.

Судья построил из пальцев некое подобие шатра:

— Теперь, Солль… Теперь показания служителя…

Эгерт подскочил:

— Что?!

Судья бледно улыбнулся:

— Университетского служителя, Эгерт. Не служителя Лаш… Такой смирный старичок, преданный старым стенам… Впрочем, что это я тебе-то рассказываю, — судья взглянул испытующе.

Эгерт вспомнил. Действительно, неприметный старикашка, благоговеющий перед госпожой Торией…

Эгерт закусил губу:

— И что?

Судья вздохнул:

— Старичок явился с доносом… Сын невесть куда пропавшей госпожи Тории поселился в кабинете декана Луаяна, невзирая на его, старичка, протесты… Более того — юноша активно занимается магией, и служитель опасается, что его упражнения вредны и направлены на зло — старик своими ушами слышал гром и видел молнию… И так далее.