Книга Ночь печали - Френсис Шервуд

— Я вижу… вижу…

— Ботелло, просто скажи.

— Я не думаю, что Веласкес здесь. На Кубе эпидемия оспы, с которой ему нужно как-то справляться, и потому он прислал вместо себя способного офицера.

Ботелло слышал это от своей любовницы, а той сказал бывший сборщик податей, поговоривший с торговцем, который по пути на юг проезжал мимо Веракруса. Там он услышал эту новость от касика, менявшего табак на зеленые стеклянные бусы у членов группы Кортеса, оставшихся в Веракрусе. Касику эту новость передал моряк с одного из кораблей, прибывших сюда арестовать Кортеса. На Кубе эпидемия оспы.

Кортес, стоявший в хижине Ботелло, впервые огляделся. Пол был земляным, и стены тоже, так что в этом месте он чувствовал себя кротом.

— И как ты можешь тут жить, Ботелло? Вонь идет до самых небес!

— А мне тут нравится. — Ботелло полюбил свой новый дом. — Я живу у озера.

Здесь было намного лучше, чем в Севилье, где он ютился в жалкой хибаре или спал за пару монет на холодных скользких досках в доках; лучше, чем на Кубе, где он копался в отбросах в поисках хлеба; лучше, чем в горах, где ему приходилось то и дело спускаться и подниматься по скалистой местности, отчего снег забивался в ботинки; жить здесь лучше, чем бояться горячей красной лавы, которая в любой момент может выплеснуться из одного из вулканов на пути в Теночтитлан. Ботелло поселился в доме торговки травами, которая в него влюбилась. В этом болотистом плодородном краю, где человеческие экскременты использовались для удобрения плавучих садов, хижина, казалось, сама собой выросла из грязи.

— Тут так… так… сыро. — Кортес бы не удивился, увидев, что большие ступни Ботелло покрылись гусиной кожей.

По слухам, у женщины Ботелло было темное и морщинистое, словно старый пергамент, лицо, но ее тело под одеждами было юным, как у девушки. Исла говорил, что эта женщина — ведьма, но Кортес, разбиравшийся в подобных вопросах, отвечал: «О вкусах не спорят».

— Да, — сказал Ботелло загадочным голосом. — Я вижу, что вы добьетесь успеха в сражении с людьми Веласкеса.

Ботелло смотрел в казанок, кипевший на огне в центре комнаты. Рецепт был прост. Горстка лавровых листьев, отжатые семена подсолнуха и щепотка соли. Листья следовало прокипятить так, чтобы они поднялись на поверхность воды, а затем опустились вниз. Когда семена расплывались по казанку, словно рыбы, отвар остужали, выставляли под свет луны и перемешивали с медом и соком лайма. Этот отвар способствовал пищеварению, улучшал кровообращение, снимал кашель и боль во время женских дней. Он успокаивал сердце и душу и дарил мужчинам эрекцию.

— Ты абсолютно уверен в том, что я сумею победить их всех, Ботелло?

— Клянусь жизнью моей матери.

Ботелло думал, что, возможно, его мать до сих пор жива. Он оставил табор десятилетним мальчиком, сбежав с бандой разбойников, у которых научился искусству прорицания, плаванию и фокусам. Это были полезные знания.

— А кого мне оставить здесь за главного, когда я отправлюсь сражаться с армией Веласкеса?

Тут Ботелло помедлил. Уставившись в казанок, он почесал голову, а затем яйца. Все это время он жевал листья какао, напоминая корову. Эту привычку он перенял у своей женщины. Кортес не понимал, как человек, познавший все прелести испанской культуры, мог пасть так низко.

— Я вижу, что Исла станет наилучшим выбором.

Любой дурак мог бы сказать Кортесу, что во время его отсутствия Исла сможет справиться с ролью командующего лучше всех. Хотя лучше бы Исла здесь вообще не было, но все же он умел держать себя в руках. Талантливый и жестокий — таким был Исла.

— Исла я не доверяю.

— Вы можете доверять ему в том смысле, что он будет стремиться к благу для себя, дон Кортес. А это значит, что до вашего возвращения в городе ничего не случится.

— Да, но…

— Есть люди, которые не стремятся к личному благу, и такие люди наиболее опасны, Кортес.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду людей, способных пренебречь собственной безопасностью и тем самым навлечь беду на всех остальных.

— Таких людей не бывает. Каждый человек стремится к личной выгоде.

— Нам бы хотелось так думать, сеньор, но некоторым людям не хватает собственной воли. Есть люди, подобные овцам. Они готовы прыгнуть за своим предводителем со скалы.

— Я не прошу никого прыгать со скалы.

— Я разве это сказал?

— Ну…

— А есть люди, напоминающие самку пеликана, которая ранит себя, чтобы птенцы ели ее тело.

— Ботелло, люди — не животные. Мы созданы по образу и подобию Божиему.

— А животные созданы по образу…

— Их вообразил Бог.

— Понятно, — улыбнулся сам себе Ботелло. — А еще есть животные, сеньор, которые отбиваются от стаи, и животные, которые переплетаются рогами, меряясь силой. Еще я слышал о птицах, подбрасывающих яйца в гнезда других птиц, и птицах, не узнающих врага, глядя на него, а еще… я могу продолжать.

— Пожалуйста, прекрати. Ты заставляешь меня думать о мире как о чертовом зоопарке.

— Вместо Исла я предложил бы вам Агильяра. Он очень умен.

— Он разбирается в книгах, Ботелло. Но в управлении? Я хочу оставить Альварадо за главного.

— Я так и подумал.

С точки зрения Ботелло, Альварадо представлял собой наихудший выбор. Импульсивный и инфантильный, он спотыкался о собственные ноги, боялся своей тени, забрался на женщину командира. Со всеми своими тиками и выходками он едва ли мог считаться аристократом. О господи, этот человек хотел бы родиться лошадью!

— Альварадо останется за главного, Исла отправится со мной, как и Берналь Диас, конечно, ведь должен кто-то вести записи наших побед. Я оставлю здесь Аду. Нуньес тоже может остаться, потому что я хороший человек и понимаю, что ему хочется поиграть в раба своей рабыни. Агильяр останется здесь, чтобы внушить ацтекам уважение к Богу и Испании. Я рассчитываю, что он осуществит это на высшем уровне. Ты присмотришь за доньей Мариной, пока меня здесь нет? Я возьму с собой большую часть войска, оставив здесь восемьдесят человек.

— Только восемьдесят?

— Ну и тласкальцев.

— Понятно. Вы велите мне присмотреть за Малинцин. Позвольте осведомиться, в каком смысле мне надо за ней присматривать?

— Не следует все опошлять, Ботелло.

Все, за исключением Кортеса, знали, что Исла насиловал Малинцин при первой же возможности. Сам Кортес не мог от нее отказаться. Ботелло чувствовал, что, ничего никому не говоря и не вмешиваясь, он становится соучастником надругательства над Малинцин. Но что он мог сделать? Если он скажет об этом Кортесу, то Исла, а может, и сам Кортес убьет его. Бегство было для Малинцин наилучшим выходом. Он часто говорил ей об этом.