Книга Русская красавица. Кабаре - Ирина Потанина

Гениально! Просто великолепно! Зинаида пригрела под крылышком лысого котика, и он — нацепив противогаз, чтоб не слишком смущаться близостью обширной подмышки — устроил там кабаре. Интересно, уж не «Ути пуси-муси-куси» они там петь собираются?!

Вот возьму, охмурю завтра розового борова. Не корысти ради, а из вредности. Будем сидеть с ним долгими нудными вечерами перед телевизором, мирно похрюкивать, с вожделением пыхтеть по ночам, а в туалете у нас возле унитаза в синенький горошек будет возвышаться стопка поэтических сборников…

Объективный взгляд:

Похоже, Марина всерьез раздражается, глядя на устроенность чужой жизни. Страшный синдром, шокирующий.

Сгорбилась на коридорной табуретке, колени к подбородку притянула, под пальто засунула. Раскачивается, как загипнотизированная, в такт клокочущих желчью мыслей.

Беги от себя, Марина! Беги, потому что это уже не ты!

Кладу трубку, резко дергаю за провод, выдираю его вместе с розеткой и куском еще не обработанной стенки. Забираю аппарат с собой. В конце концов, его купила сюда моя бабушка!

Все складывается само собой. Там — Димка и касание пальцев при свечах. Тут — Рыбко-Лиличкины угрозы, тошнотворные Вадимовны, выселение из родного дома и друзья, разбредшиеся по Любочкам. Там — свобода, здесь — сплошь обязанности, и сплошь не по моему профилю. Там — нужна, здесь — все что могла, давно сделала…

Вот только бабушкин телефон в комнату отнесу, чтоб не доломали бестолочи… Зажгу свечи… Помнится, где-то полбутылки коньяка у меня еще оставалось. А Димка заходил, а я не предложила… Как могла забыть?

* * *

Не горюйте обо мне, родимые! Не принимайте фальшивых соболезнований, посылайте все традиции подальше, и пляшите на похоронах празднично. Смерть кажется несвоевременной только сочувствующим. Для умершего она — торжество. Камень с сердца, гора с плеч! Отныне и навсегда… Никуда не нужно бежать, никому не важно доказывать, все просто, прозрачно, легко и призрачно… Реализация права на свободу, отмена всех тревог, вожделенная гармония… Да пребудет!

хозяину и основателю всего сущего,

властителю душ и распределителю судеб

Богу Господу Всемогущему

послушной дочери

Бесфамильной Марины Сергеевны

Заявление

Прошу уволить меня по собственному желанию в связи с досрочным выполнением всех возложенных задач.

С правилами, порицающими просьбы об отставке, ознакомлена, но не согласна. Считаю необходимым внести параграф об исключениях, к коим без сомнения отношусь.

2 декабря 2006 года

Бесфам — тут нужно нарисовать ее подпись!

P.S. Также прошу в ближайшее время рассмотреть мою кандидатуру на предмет прощения — ничего непозволительного не делаю, поступаю по совести, жить дальше — вот это был бы грех…

Радуйтесь за меня, оставшиеся! Искрометно хохочи, моя Сонечка, напейся до шепелявленья, затяни под стол кого-нибудь начинающего — ты же любишь юных и не отесанных, — наслаждайся там в тайне от Пашеньки собственной опытностью… Не прогоняй жизнь! Пусть бьет ключом. Не упуская время, пока она тобой еще интересуется!

Не завидуй, Зинаида Марковна, придет и твой черед! Узнаешь, почувствуешь по завершенности всех хлопот и тягостному томлению. Не стесняйся тогда, не тяни чужую лямку, пиши прошение об уходе, и сигай к нам не задумываясь… Когда жизнь становится в тягость и перемен никаких не хочется — это не депрессия — это зов. Сигнал свыше, мол, все, что должна была, ты уже выполнила и свободна теперь, вольна делать, все, что заблагорассудится… Страшно? Значит, еще не все сделала. Страх — это не прилив адреналина в кровь — это предохранитель, который мешает тебе сбежать, не довыполнив программу.

Все вместе взденем бокалы к небу!

«Свинтус! Прости все хлопоты. Нагружаю тебя ими в последний раз. Не похорони живой, помни мою клаустрофобию. Люблю тебя навсегда, как однокровного. Не злись — прости, если не понимаешь…

Маме и Нютке, когда увидишь, объясни, что поступаю правильно. Скажи «пошла на повышение». Никогда их не брошу, по мере сил буду опекать и слать сигналики».

Не берите меня в голову, глупые!

Не верь, Лиличка, ни слову, из мною наговоренного. Судьбы, как кожа — умирают вместе с носителями… Никакой сюжет не обязан повториться, а если обязан, то, как ни юли, все равно повторится. Если получится, в ближайшее же время этот вопрос выясню, и тебе напишу где-нибудь на бардачке машины проявляющимися чернилами… Ха-ха! Страшно? Пока же считаю, что никакая осознанность тут ни при чем. И менять себя против своей природы нельзя… А если станешь менять — упаси тот, кого не имею права величать по имени до уведомления о прощении — то, поломаешь себя и превратишь в гору тусклостей, и первым, кто заметит твое затухание, будет Рыбка, и станет несчастнее всех несчастных от обладания такой тухлятиной, и все обернется еще хуже, чем я предсказывала…

Выпьем, за тех, кто не тухнет!

«Дорогие друзья-сотоварищи! Не отклоните последней просьбы. Предупредите Артура!

Не хочу, чтоб из-за меня он попал в неприятности. Почитайте его стихи — поймете, отчего так беспокоюсь, и сами обеспокойтесь тоже. Артур, как поэт — заслуживает.

Теперь глупое эгоистичное — обелите мое имя, объясните, что никогда не подличала. Это мелочь, но мне ох как важно и ох как хочется…»

Не опасайтесь, непричастные! Не от вас бежала, тетки из редколлегии! Не печальтесь. Найдутся еще молодые крепкие пигалицы, на которых вы свои педагогические таланты выместите. И потянутся они к вашим правильно скроенным, бездушным, но совершенным правилам, и замрут благочестиво у ваших ног, и заплывут жиром, и юбки станут носить ниже колена и без разрезиков, и ручку за зарплатой ладонью вверх тянуть, как за подаянием, и глядеть будут жалобно и умоляюще… А тех, что не потянутся, вы из Москвы прогоните. И не страшно вам тогда будет ходить по улицам, потому что, во-первых, не перед кем будет комплексы ощущать, а во-вторых, маньяки все переведутся, или помрут с тоски, или следом за пигалицами переедут.

Радуйтесь, юные журналисточки: такие как я, покидают этот мир рано и освобождают насесты для ваших лапок. Цепляйтесь, девочки!

«Дорогие государственные органы. Если придете — а вы придете, уверена — не топчитесь по ковру в обуви. В моем уходе — заявляю в здравом уме и трезвой памяти — прошу никого не винить. Ни на что не в претензии. Ничем не обижена. Спасибо, что дозволяли дышать и, даже когда кричала сильно — не трогали. А то, что не слышали призывов о помощи — так это не от вашей черствости, а от моей природной интеллигентности: понятным вам языком говорить не выучилась…»

Мама… Пред тобой одной виновата, тебя одну бездушно травмирую… Записку не оставлю, чтоб ты не хранила, и душу свою не раздирала, перечитывая. Все хорошо, мама. Все своим чередом. Много позже встретимся — тебе Алинку еще на ноги ставить! — много позже встретимся, сядем в палисадничке, вжавшись друг в друга плечиками… сядем в палисадничке, тогда объясню.