Книга Биоген - Давид Ланди

Медсестра уходит. Алевтина Андриановна поворачивается к Лешке.

– Значит, лечение не подействовало? А я уже думала, что ты выздоравливаешь, и хотела тебя выписывать. Но, оказывается, ты все это время притворялся и обманывал нас… Что ж, придется повторить курс.

У Лешки текут слезы.

Возвращается Маргарита Юрьевна со стаканом и таблетками. Она сажает меня на койке и заставляет выпить пилюлю. Затем опять ставит градусник и поворачивается к Леше:

– Говоришь, что мы дуры… А ты, получается, умный… Что же, если ты такой умный, ответь нам, Леша: почему у тебя в школе одни двойки и тройки? И как же ты, такой умный, додумался инспектору детской комнаты милиции сбросить на голову бомбочку с чернилами, а директора школы запереть в туалете? И разве умные дети убегают из дома и путешествуют на товарных поездах? – берет небольшую паузу врач. – А учителей из школы, ты, наверное, тоже дураками считаешь?.. Одни дураки кругом тебя? Так, выходит, по-твоему? – Лешка молчит, и, не дождавшись ответа, врач продолжает: – А не слишком ли много у тебя получается дураков? Может быть, все-таки это не они, и не я, и не Маргарита Юрьевна, а ты дурак? И может быть, тебе это уже пора осознать и стараться поумнеть? А?

Пауза.

– Пойми, Леша, мне сульфозина не жалко. И Маргарите Юрьевне не жалко. Нам тебя жалко. Жалко, что ты не понимаешь того, что ты болен и тебе нужно лечиться. И единственные, кто может и хочет тебе в этом помочь, это мы, твои лечащие врачи. Вот когда ты это поймешь, тогда, может быть, нам и удастся выписать тебя отсюда. А пока, Леша, ни о какой выписке не может быть и речи!

Она достает мой градусник и кивает.

– Спадает, – говорит врач медсестре, и они уходят.

Витек идет к Лешке:

– Лешка, ты чё наделал? Она же тебя теперь заколет на фиг!

Понимая, что сглупил, Лешка бычится и отворачивается:

– Не знаю. Вырвалось как-то само.

Витек не унимается:

– Я чё тут, с трупами теперь должен целую неделю лежать? Одного нашпиговали, что еле дышит, теперь второго в расход пустят! – Витек подходит к Тихоне и сдергивает с его головы подушку. Тот испуганно закрывается руками и ногами. – Тихоня, ты случайно не собираешься Степаныча стулом по кумполу навернуть?! А?! А?! – ополчается Витек. Тихоня зажмуривает глаза и закрывает руками уши. – Ну, хоть этот не собирается, – вздыхает с облегчением Витя и возвращается к сникшему Лешке. – Лешка, ты чё, не понял до сих пор? Они же специально выводят нас из равновесия. Ты думаешь, что ты за Давида заступился? Много ты ему помог? Полегчало? Спроси у него – полегчало ему от твоей помощи?.. Ну? Спроси-спроси, – подталкивает Лешку в плечо Витек. – Ни хрена ему не полегчало! А вот Адрияге полегчало! За это я тебе ручаюсь. Она теперь вколет тебе двойную дозу сульфы, подержит еще пару месяцев в больничке, а в деле напишет: шизофреник. И доказывай потом всю жизнь, что это не так. – Леха плачет. – Молчать надо! Понимаешь, Леха? Молчать! Сжав зубы, молчать и не реагировать. Это единственный способ выйти отсюда на свободу. – Лешка плачет. Витек обнимает его за плечо. – Мой тебе совет – проси прощения и у Маргариты, и у Яги. Проси и говори, что все понял. Что больше такого никогда не повторится. Будешь хорошо просить, может, и простят.

Слышится голос медсестры:

– Выходим все на прогулку.

Заметив наконец, что я пришел в себя, Витек обращается ко мне:

– Давид, держись. Мать твою сегодня уже не пустили. В другой раз увидишь.

Все удаляются, оставляя меня наедине с болью в теле и тоскливыми мыслями о несостоявшейся выписке и встрече с мамой.

К вечеру температура поднимается вновь, и я долго-долго мучаюсь, не в силах забыться сном. Потом засыпаю, но от длительного желания это сделать понимаю, что я не сплю, а только помышляю об этом. С жаром приходит озноб, и, пробудившись, я осознаю, что всю ночь не спал. Всю ночь об одном… Голова после вчерашнего туго стянута бинтами. Итак: это не бинты, а обруч, беспощадный, из стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я – в одном и том же кованом кругу: убить М.Ю. Убить М.Ю, – а потом пойти к той и сказать: «Теперь – боишься?» Противней всего, что убить как-то грязно, древне, размозжить чем-то голову – от этого странное ощущение чего-то отвратительно-сладкого во рту, и я не могу проглотить слюну и все время сплевываю ее на подушку[501]. Затем поворачиваю голову в другую сторону и смотрю на спящих ребят. Луна серебрит предметы и лица мальчиков, окутывая палату таинственностью. Лунный иней мерцает отраженными лучами солнца и уводит мой взор по тропинке света вверх. Я гляжу через окно в небо и вижу лики детей, прошедших сквозь концентрационный фильтр клиники. Их повзрослевшие лица бесстрастно сверкают далекими звездами космоса над горизонтом движущейся земли и вдруг, вспыхнув гневными лучами рассвета, опаляют гору и стены больницы. Поток лучистой энергии приносит ветер. Ветер усиливается, трещит, попадая в костер зари, и вздыбливает пурпурные клубы утреннего тумана. Но, выпорхнув из западни конденсата, тут же растекается над фиолетовой гладью Волги. Волга наполняется сиянием атмосферной рефракции[502], и дети всматриваются звездами тускнеющих глаз в ускользающую даль предутренней иллюзии. Иллюзия пробегает рябью по волнам прилива. Туман ширится, оседая слезами росы на деревянных рангоутах парусников, и ровная поверхность грозного океана покачивает игрушечные суденышки, когда мама опускает меня в ванную…

Так наступает сон. Но от длительного желания это сделать я понимаю, что вновь не сплю, а только помышляю об этом…

Экспрессия вторая

1

Детская площадка, разделенная по центру рабицей на две отдельные зоны: для девочек и для мальчиков. На площадке мальчиков имеется песочница, лавка, столик и детский домик. У девочек все то же самое и еще качели с перекладиной. Степаныч ставит стул, который всегда выносит с собой на прогулку. Дети гуляют. Рядом с санитаром стоит Лешка.

– Чтобы дальше одного метра от меня не отходил, – говорит Степаныч Лехе и садится на стул читать газету.

Леха молчит, опустив голову. Витек в дальнем углу площадки разговаривает о чем-то с Аксаной, которая стоит у забора. Дебил ходит по территории, озираясь по сторонам и набивая карманы всяким мусором. Глухонемой сидит на лавке, глядя на девчонок, играющих на своей территории. К сетке подходит Лешкина Оля и зовет его тихим голосом: «Леша… Леша…» Лешка поднимает голову, смотрит на Олю и опять опускает взгляд на землю. К Оле подбегает Дебил и начинает показывать ей мусор из своих карманов. Оля смотрит на Дебила, делает шаг в сторону и опять обращает взгляд на Лешу. Дебил перемещается к ней. Оля снова отходит в сторону и зовет: «Леша… Леша…» Лешка всхлипывает и вытирает слезы. Дебил вновь перекрывает обзор Оле, доставая из штанов очередную чудовину. Оля отступает от сетки и смотрит на Лешу издалека. Показав все свои сокровища, Дебил убегает за новыми. Оля подходит к ограждению, берется за нее руками и молча глядит на Лешу. Глухонемой смотрит на Олю, затем на Лешку и опять – на девочку. Не выдержав затянувшейся паузы, он начинает что-то мычать и жестикулировать, пытаясь объяснить Оле, что Лешка наказан. Оля оглядывается на Немого и опять переводит взгляд на Лешку. Слышно, как Аксана спрашивает Витька: