Книга Второй Фронт. Антигитлеровская коалиция. Конфликт интересов - Валентин Фалин

«Если Германии будет нанесено поражение, крах Италии и разгром Японии не заставят себя ждать». Следовательно, «кардинальный принцип американо-английской стратегии должен состоять в том, что от выполнения операций против Германии может отвлекаться лишь минимум сил, необходимый для обеспечения жизненных интересов на других театрах войны»[520].

«Кардинальный принцип», как скоро можно будет удостовериться, остался голой теорией. Это предрешалось вмонтированной в документы конференции оговоркой: «Маловероятно, чтобы в 1942 году оказалось возможным наступление большого размаха против Германии, кроме наступления на русском фронте». Свою функцию западные державы сводили к стратегическим бомбардировкам, помощи наступлению русских, блокаде рейха, поддержанию повстанческого духа в оккупированных странах и организации подрывных движений. Отмечалось, что только в «1943 году возникнет возможность определения путей возвращения на континент или через Средиземное море, или из Турции на Балканы, или посредством вторжения в Западную Европу. Такие операции явятся прологом к решающему наступлению на самое Германию, и программа победы должна быть составлена таким образом, чтобы обеспечить средства для их проведения»[521].

Черчилль умудрился внедрить в совместный текст почти все свои задумки. Он будет целеустремленно пробивать их до конца 1944 года. Судя по «Аркадии», у исследователей есть повод утверждать, что в тот период президент плоховато ориентировался в большой политике, и Черчиллю не составляло труда обводить его. Хотя более достоверным представляется мнение: в Рузвельте говорила сила инерции. Прошел, по его понятиям и складу натуры, слишком малый срок с момента крещения Соединенных Штатов в воюющую державу, чтобы брать на себя инициативу и с нею ответственность[522].

Отсутствие четких решений относительно второго фронта устраивало президента, ибо позволяло приглядываться, приноравливаться, нагуливать мышцы, пока сражения в Европе развертывались без США и зимой 1941/42 года пошли, с его точки зрения, обнадеживающей. Как провести американский корабль между Сциллой и Харибдой – здесь свою лоцию Рузвельт еще не обозначил. Подобную ситуацию имел в виду генерал Джероу, подчеркивавший 5 августа 1941 года в качестве начальника оперативного управления штаба армии: «Сначала мы должны разработать стратегический план разгрома наших потенциальных противников, а потом уже определить главные военные соединения – воздушные, морские, сухопутные, необходимые для выполнения стратегической операции». Нельзя победить, предупреждал генерал, «простым повышением выпуска промышленной продукции»[523].

Из практических плодов конференции самыми весомыми были «образование великой коалиции союзников» и выработка Декларации Объединенных Наций. Само понятие «Объединенные Нации» принадлежит Рузвельту. По предложению Гопкинса, СССР был выделен (вместе с Китаем) из общего строя стран, подравненных в британском проекте по алфавиту, и назван сразу после США и Англии, чтобы «подчеркнуть разницу между теми, кто активно ведет войну в собственных странах, и теми, кто захвачен державами оси». Вместе с тем американцы решительно высказались против упоминания в Декларации Свободной Франции.

Определенное значение имело принятие США и Англией принципа единства командования, в соответствии с которым учреждался Объединенный совет начальников штабов (ОСНШ) с подчиненными ему Объединенным штабом по стратегическому планированию и Объединенным секретариатом. Советского представителя в ОСНШ не приглашали. По Черчиллю, «не было нужды или возможности увязывать работу наших штабов с ними (русскими). Достаточно, чтобы нам были известны общие масштабы и последовательность их операций и чтобы они получали аналогичную информацию о наших действиях»[524].

Это Черчилль написал после войны, когда ему впору было несколько поостыть. Но в чем он мог еще признаться: что хотел вести свою войну, регистрируя советские неудачи и дозируя успехи СССР? Так это и без саморазоблачения нетрудно разглядеть.

Глухие, округлые формулировки в военно-политических документах особенно плохи тем, что прячут разногласия и разночтения за фасадом псевдогармонии. Англо-американские примечательны также тем, что на сходном языке выражаются совсем несхожие идеи, за которыми различные цели и интересы.

Видимо, несправедливо упрекать американских и отчасти английских военных в грехах, ими не содеянных, а принятых по команде свыше. Штабные разработки, оценки авторитетных генералов, отталкивающихся от реальных обстоятельств и конкретных фактов, небезынтересны как антитеза суждениям, шедшим от политических доктрин. Хотя и здесь имелась своя специфика, так как американские военные подразделялись на генералов и адмиралов – политиков (Маршалл или Леги) и генералов – военных (Эйзенхауэр, Джероу, Самервелл и другие).

После Сталинграда вкус к политиканству среди военных покрепчал. Подчас они забегали вперед президента и его советников. М. Мэтлофф подметит в этом тенденцию дальнейшего сглаживания «и без того малозаметного различия между внешней и военной политикой» США. «Президент, – отмечает историк, – был вынужден принимать активное участие в решении чисто военных вопросов, а руководители армии все более убеждались, что при решении военных вопросов они не могут не учитывать международных и политических факторов»[525].

Таким образом, М. Мэтлофф примиряет разнобой собственных наблюдений, ибо ему же принадлежит утверждение, что «основные политические решения президента в разгар войны, связанные с важнейшими операциями, были приняты без участия военного командования. По этой причине они, разумеется, не могут быть и точно датированы или подтверждены соответствующими документами, подобно тому, как это делается с решениями военного командования». А подводя итог событиям 1943 года, Мэтлофф констатировал, что «расчеты политических лидеров могут опрокинуть любую стратегию, какой бы надежной она ни представлялась»[526].

Вполне закономерно и не без знания дискуссий, которые велись внутри западных держав и в их кругу, В. Молотов в беседе с Ф. Рузвельтом 20 мая 1942 года подчеркнул, что вопрос о втором фронте – это вопрос больше всего политический, и он должен быть решен не военными, а государственными деятелями[527]. На следующий день нарком обратил внимание на риск, сопряженный с тем, что гитлеровская Германия в состоянии беспрепятственно бросать против СССР ресурсы почти всей Европы. Если бы немцам удалось овладеть продовольствием и сырьем Украины и нефтепромыслами Кавказа, война стала бы еще более тяжелой и затяжной.