Книга Люби и властвуй - Александр Зорич

Подорожная! Надо же такому случиться. Вот чего не учли ни Знахарь, ни гнорр, ни он сам! Смутное время ― время бумажек. Да, новый гнорр, кем бы он, Хуммер его раздери, ни был, взялся за Варан со всей строгостью. Уж больно много паршивых овец развелось, с которых нужно начать, чтобы все хорошие овцы расхаживали на цыпочках!

– У меня нет подорожной, ― с достоинством ответил Эгин, ― ибо задание, которое я получил от своего непосредственного начальника еще месяц тому назад, было выполнено уже после того, как Сиятельный князь Хорт оке Тамай…

– Молчать, ― тихим, жутким голосом перебил Эги-на второй. ― Именем князя и истины вы заключены под стражу и будете препровождены в…

Но Эгин не стал дослушивать, куда и зачем намерены доставлять его эти милые люди с лицами отъевшихся на княжеских харчах упырей. Ему надоело. Ему очень надоело. Сколько можно топтаться пешим перед этими гадами из Опоры Единства, никогда ничем другим не занятыми, кроме пожирания своих собственных коллег! Чем больше сожрал ― тем выше должность. Сколько, в конце концов? А время утекает сквозь пальцы, и письмо гнорра жжет грудь тайнописью Дома Пелнов! Но самое главное ― сколько можно болтать, пока еще существует Пиннарин, по разноцветным улицам-кольцам которого расхаживает живая и невредимая темноволосая и стройная девушка по имени Овель. Ему хочется увидеть ее, как не хотелось еще ничего и никогда.

Это значит, что разговору пришел конец. Пора начинать, и начинать с этого аррума из Опоры Единства, на счету которого никак не меньше пятнадцати офицеров Свода. Убил бы меньше ― был бы, как и второй, рах-саванном.

Без обманов, без уловок и переносных ударов он убил их всех. Всех троих. Только хладнокровие и внимание.

Пока угрюмый аррум, счастливый обладатель подорожной, оканчивал свою высокомерную тираду о взятии Эгина под стражу, а его коллега рах-саванн с самодовольным видом кивал, Эгин пустил в горло арруму тонкий метательный кинжал с экзотическим названием «жабье ухо». Один из тех, что были предусмотрительно вложены им в перевязь со столовыми кинжалами Лиг.

Когда аррум закатил глаза и начал медленно заваливаться в седле на спину, обильно орошая кровью и свой дорожный костюм, и свою ошалевшую лошадь, а рах-саванн, плохо соображая, что же, собственно, происходит, потянулся за мечом, Эгин уже вступил в короткую и яростную схватку с красноносым бородачом. Бородач продемонстрировал один левый отбив, два вольных выпада с прокрутом на каблуке и оказался, в общем-то, не таким рохлей, как вначале представилось Эгину.

Но времени на долгую возню у Эгина не было. «Мы не в цирке, дядя!» ― гаркнул он так, что бородач от неожиданности вздрогнул, и этого мгновения замешательства Эгину вполне хватило, чтобы не очень благородно, но действенно пробить уводящий удар левой ногой «метла осенних ветров». Оборонительная стойка бородача была вскрыта, и меч Эгина погрузился на четыре ладони в приемистый живот противника, которому так и не довелось обмолвиться с Эгином и парой слов, если не считать довольно недружелюбного ответа на приветствие.

Эгину очень повезло. Пока свершалась расправа над владельцем лучшей кобылы из трех, спина Эгина была совершенно беззащитна. Но когда убитый метательным ножом аррум сполз-таки под копыта лошади рах-саванна, та с пронзительным ржанием взвилась на дыбы, и тот, сквернословя во всю глотку, был вынужден успокаивать свое животное, теряя драгоценные мгновения Эгиновой беззащитности.

Но вот толстяк булькнул кровью, Эгин вытащил клинок из его распоротого брюха, и впечатлительная лошадь рах-саванна, не выдержав, видимо, переизбытка впечатлений, неожиданно присмирела Рах-саванн, само собой, не замедлил этим воспользоваться. И ошибся.

Его первой и последней ошибкой стала попытка одолеть Эгина, «седла не покидая». Ибо мнимая неуязвимость всадника очень быстро оборачивается полным крахом всего в руках умелого пешего противника. «Сейчас будет бить лошадь в ноздри. Сейчас будет заходить мне под левую руку» ― вот какого поведения ожидал от Эгина рах-саванн. Но Эгин рассудил иначе.

Проигнорировав пресловутые ноздри, о которых твердят наставники любым кавалеристам на любом плацу от Када до Магдорна, Эгин обошел противника справа. Но он не стал предпринимать попыток разить рах-саванна в спину, колоть лошади глаза или бока ― ибо всякому дураку известно, что если лошадь начнет лягаться, то лучше бы ты родился в другом месте и в другое время.

Ничем не выдав своих намерений, Эгин, спровоцировав рах-саванна на ложный отбив, бросился ― на землю. И, сделав три оборота по пыльным камням, Эгин, недосягаемый для короткого меча противника, очень скоро оказался у лошадиного зада. Легонько, самым краем лезвия своего меча Эгин полоснул лошадь рах-саванна по сухожилию. А затем по второму. Все это произошло настолько быстро, что, когда лошадь, издав пронзительное обиженное ржание (она словно ожидала этого печального мига! ― пронеслось в голове Эгина), стала оседать на задние ноги, рах-саванн встретил это событие с недоумевающей рожей. Хотя уж чего тут, казалось бы, недоумевать?

Рах-саванна хватило еще на то, чтобы покинуть седло в столь рискованных обстоятельствах. Теперь уже все мнимые преимущества были пущены по ветру. Эгин, совершенно озверевший, с мечом, омытым кровью бывших если уж не товарищей, но попутчиков рах-саванна, был ловок, как ласка, беззаботен, как на тренировке с деревянным оружием, и окрылен чем-то таким, о чем рах-саванн, несчастный служака, даже не подозревал. Лошадь убитого аррума, казалось, обезумела от вида своей искалеченной подруги, заржала и, заложив немыслимый вираж, промчалась мимо Эгина, отсрочив расправу над рах-саванном.

«Всем лошадям сегодня назначено сойти с ума, это уж точно. И аррумам тоже. Пора бежать, бежать подальше от этого сумасшедшего аррума Опоры Вещей. От этого озверевшего мятежника, который наверняка носит в себе одно из страшных цинорских умертвий и неодолим, словно…»

И здесь рах-саванн, выкормыш Опоры Единства, молодой упырь, был снова не прав. И по форме. И по существу.

Рах-саванн показал Эгину спину и помчался прочь, стремясь скрыться в скалах быстрее, быстрее, чем что? Чем ветер? Чем полет стали, почуявшей кровь? Три кинжала подряд ― одно «жабье ухо» и два столовых, подвернувшихся Эгину под горячую руку, ― вонзились ему в спину, не защищенную даже ерундовой «дорожной» кольчугой. Люди Опоры Единства чересчур привыкли полагаться на свои жетоны, наводящие ужас даже на некоторых старших коллег из других Опор.

Рах-саванн захрипел, остановился и упал на спину, вогнав тяжестью своего тела кинжалы еще глубже. Настолько глубоко, чтобы перестать жить в ту же минуту.

Эгин не стал удостоверяться в том, что все люди, отведавшие его гнева в то утро, действительно мертвы. Ибо это и так было ясно. Вот животные… Эгин подошел к лошади с перерезанными поджилками и, срывающимся голосом пробормотав: «Прости, дура, надо было тебе сразу сбросить этого недоделанного», быстро и, как ему хотелось бы надеяться, почти безболезненно, добил ее двумя очень сильными ударами.