Книга Сквозь три строя - Ривка Рабинович

– Это действительно кока-кола? Вы уверены?

Он удивленно посмотрел на меня и ответил озабоченно:

– Да, госпожа. Что-нибудь не в порядке?

Мне стало неловко. Ведь мы во многих отношениях были подобны инопланетянам.

Глава 39. Новые олим

Настал день нашего вылета к конечной цели. Я очень волновалась. Неужели через несколько часов мы будем в Тель-Авиве? Из городов Израиля я знала только два названия – Тель-Авив и Хайфа. В Тель-Авиве живет мама, а о Хайфе я слышала от папы. Иерусалим? Согласно советской пропаганде, Иерусалим не принадлежит Израилю. Поэтому я удивилась, когда получила вызов: на верху официального документа было написано «Государство Израиль, Иерусалим». Советская печать даже кнессет и министерства переместила в Тель-Авив; если верить ее публикациям, правительство Израиля заседает в Тель-Авиве, «гнезде израильского милитаризма».

Когда самолет стал приземляться, из рупоров в пассажирском салоне полились звуки знакомой песни «Хевейну шалом алейхем» («Мы принесли вам мир»), и все зааплодировали.

Нас провели в большой зал в здании аэропорта. Среди встречавших я увидела маму, и мы побежали навстречу ей. Она изменилась, похудела, но была энергична и хорошо одета.

Нас призывали не расходиться и терпеливо ждать регистрации, получения документов и затем организованной развозки по центрам абсорбции.

Регистрация прошла быстро, потому что число прибывших репатриантов было невелико. Когда я уже держала в руках новые документы и направление в центр абсорбции в городе Афуле, мама решительно заявила:

– С какой стати вы поедете в Афулу? Только встретились – и сразу расстанемся? Нет, вы пойдете ко мне. Отдохнете, а там посмотрим, может быть, центр абсорбции вам вообще не понадобится. Ульпан[5]для изучения иврита можно найти и в Тель-Авиве!

Я была в растерянности. С одной стороны, организованная отправка людей в какие-то места, выбранные для них чиновниками, не спрашивая их мнения – это казалось мне странным. В этом действительно было что-то милитаристское, напомнившее мне даже высылку в Сибирь. С другой стороны, надо бы делать то, что все делают, не быть исключением.

Пока я размышляла об этом, к нам подошел незнакомый мужчина; я сразу поняла, что это тот человек, о котором говорил Иосиф. Он отвел меня в сторону и спросил, поручил ли мне Иосиф что-то передать. Он показал мне свое удостоверение, а я передала ему фразы, выученные наизусть по просьбе брата. Он казался разочарованным. «Это все?» – переспросил он несколько раз.

Затем он спросил, куда мы направляемся, и мама ответила вместо меня: «Ко мне, домой». Оказалось, что адрес ему известен. Он предложил подвезти нас из аэропорта в городе Лоде в центр Тель-Авива и спросил у мамы, нет ли у нее возражений против того, чтобы он зашел и еще немного поговорил со мной. «Чашку чаю смогу получить?» – спросил он в шутливом тоне.

Мы вышли из зала, в котором все ждали дальнейших указаний, и поехали в Тель-Авив. Что еще я могу рассказать ему? Все, что Иосиф велел сказать, я сказала. Сотрудник Шин-Бета был любезен и не внушал страха, но все же я опасалась беседы с ним. Выяснилось, однако, что опасаться нечего. Мы сидели и пили чай, и он не задавал мне вопросов, на которые я не нашла бы ответов. Его интересовало, собирается ли Иосиф приехать. Я рассказала о несогласии его жены и об особенностях места его работы.

– Что касается его работы, – сказал мой собеседник, – мы бы как-нибудь договорились и нашли выход. С женой – это уже сложнее. Я знаю о его положении и сожалею.

Он поинтересовался настроениями среди евреев Риги и других городов. Я рассказала ему о пробуждении национальных чувств евреев Риги и других прибалтийских республик и добавила, что эта волна докатилась даже до далекого Новосибирска. О положении в Москве он был осведомлен лучше меня.

Сердечно прощаясь с нами, он сказал, что, возможно, мы еще встретимся, меня пригласят в главное бюро в Хайфе. «Не волнуйтесь, это обычная процедура», – добавил он, увидев испуганное выражение моего лица.

Уже стоя у двери, где никого рядом с нами не было, он произнес незабываемые слова:

– Знайте, что ваш брат, Иосиф, большой и важный человек для государства Израиль.

Эти слова поразили меня. Тайну, стоявшую за ними, я так и не узнала. Даже когда Иосиф уже был в стране, я не расспрашивала его об этом. Много лет спустя я очень жалела, что не спросила. Но тогда я думала, что есть вещи, которые лучше не знать.

Когда наш гость ушел, я успокоилась и могла осмотреть квартиру мамы и дом, половина которого принадлежит ей. Дом был расположен в самом оживленном месте исторического центра города, на углу улиц Дизенгофа и Фришмана. Теперь есть другие центры, но тогда, в 1970 году, это был «центр центра». Дом выглядел старым; дома в городах Израиля быстро стареют. Он был построен в известном стиле Баухауз; как единственный город, целиком построенный в этом стиле, Тель-Авив удостоился звания исторического объекта, охраняемого ЮНЕСКО. Фасад его был выкрашен в белый цвет, отличительный признак стиля Баухауз; благодаря этому Тель-Авив был прозван «белым городом»; другие признаки стиля – строгие прямые линии и длинные балконы вдоль фасадов. С течением лет белый цвет домов стал грязновато-серым, а неуемное стремление жителей увеличить площадь своих квартир привело к закрытию балконов жалюзи всевозможных форм и цветов. Все это очень повредило красоте города и затушевало особенности стиля, в котором он был построен.

Партер дома занимали магазины и кафе, известное в городе как место встреч интеллектуалов, в большинстве выходцев из Германии. Над коммерческим этажом высились четыре жилых этажа; лифта в доме не было. Квартира мамы находилась на втором этаже, то есть, считая партер, на третьем. Окна ее выходили не на улицу, а во двор; и здесь был балкон, закрытый крышей из ребристой пластмассы и жалюзи. Образовавшаяся в результате этого маленькая комната служила столовой.

Двухкомнатная квартира мамы была спланирована в старом стиле: очень высокие потолки, прихожая, из которой исходил коридор, разделявший комнаты, приблизительно одинаковые по величине. В отличие от стиля, принятого в Израиле ныне, в ней не было большой гостиной и ряда маленьких спален; комнаты были одинакового размера и совершенно обособленны, у каждой своя входная дверь из коридора. Возможно, такая планировка была пережитком «периода экономии» 30-х годов, когда в одной квартире нередко жило две семьи ввиду острой нехватки жилья. Сегодня мы сказали бы, что коридор – это напрасная трата площади; но тогда он был нужен, чтобы ни одна из семей не жила в проходной комнате.

Квартира была обставлена скромно, почти бедно. Мне, привыкшей видеть нужду, поначалу все понравилось: большой старый шкаф, который нельзя было передвигать, так как он мог при этом развалиться; простые диваны из материала, которым уже давно не пользуются. Мой минималистский подход ко всему сильно повредил мне в дальнейшем: у меня не было развитого вкуса при выборе вещей, все казалось мне хорошим и красивым.