Книга Ребенок - Евгения Кайдалова

Мы отправились на «Войковскую» – в роскошный парк «Покровское-Стрешнево». Там были пруды, утки, белки, лошади, на которых катались верхом, короче, все, что нужно двухлетнему пацану для показывания на это пальцем. Мы с Инкой беседовали настолько миролюбиво, что я даже стал прикидывать: не вернулась ли на место ее съехавшая на почве обид и амбиций крыша? Пока я прикидывал, кто-то со мной поздоровался. Оказалось, что одна моя бывшая школьная учительница тоже выбрала сегодня для прогулок этот парк. («Тут морг неподалеку, мне нужно привыкать к здешним местам!») Я представил ей Инку, Илью. Она поохала на тему того, как выросли дети – хотя мы с Инкой годились ей во внуки, – и немного прошлась с нами вместе по дорожке.

– Передавай привет маме, – напутствовала она меня, слегка сжав мою руку. – Если увижу ее, скажу, что у нее чудесные дети!

То-то мама обрадуется слову «ребенок» во множественном числе… Но я постарался, чтобы невольно возникшая на лице усмешка сошла с него незамеченной.

Вечером, уложив Илью, я стал показывать Инке карельские фотографии. (По дороге с Ладоги в Москву мы с ребятами пару дней провели в Петербурге, где и успели отпечатать снимки.) Инка от души восторгалась каменной рекой, пересекавшей лесную чащу (память о движении ледника); скалой с выбоинами, напоминавшей человеческое лицо; черным силуэтом островка, где сосны при закатном освещении казались пальмами… Один из снимков был настолько хорош удивительно красивым (даже для Карелии) пейзажем, равно как и игрой тени и света, что Инка, залюбовавшись, произнесла:

– Хорошо бы его увеличить! Потом окантовать – и будет настоящая картина.

– Это бухта Ханкасало, – прокомментировал я, – в переводе с местного наречия означает «выпивка и закуска».

Инка расхохоталась. Я неожиданно ощутил, что в душе дернулась, видимо, не до конца порванная струна. Ее глаза были такими теплыми, солнечными, без вечной изморози злобы и слякоти изнурения. Инкино лицо освещал восторг перед карельскими красотами, и я впервые за долгое время увидел его по-настоящему светлым, без единой черной мысли, спрятанной про запас. Какие тонкие линии… Упругие губы… Струна вновь затрепетала, начал рождаться едва осознаваемый звук. …Три года назад мы точно так же сидели вместе за столом в университетской столовой, и я показывал ей карельские фотографии… А вдруг с тех пор ничего не изменилось? Просто мы на время провалились в смрадную яму, а сейчас наконец-то выбрались оттуда – на божий свет, к любви. Инка с задумчивой улыбкой разглядывала снимок. На ее лице вместо тревожной замкнутости было открытое восхищение красотой мира, с точно таким же лицом она разглядывала из окна геофака московские дали… Я рывком поднялся со стула – не мог совладать с собой. Мы вернемся к прошлому! А черную яму завалим камнями, чтобы ее нечистый дух не смел до нас долетать.

– Инка…

Она обернулась. Улыбка еще не успела слететь с лица.

Я обнял ее неожиданно для самого себя (думал вначале поговорить). Когда я целовал ее, мне казалось, что я припадаю к роднику после долгого пути по пустыне – никак невозможно напиться досыта. Оставив ее домашние шортики и маечку дожидаться хозяйку на кухне, я внес Инку в комнату на руках – то, что мечтал сделать в тот день, когда нашел ее спящей на лестнице. Прежде чем раздеться самому, я долго целовал ее обнаженное тело, возбуждаясь от того, как она блаженно выгибается. Едва мы снова встретились губы в губы, как она с жадной нетерпеливостью принялась расстегивать мой ремень, а я с космической скоростью освобождался от рубашки. Меня накрыло волной ее волос, я потерся о них щекой и стиснул Инку с такой силой, чтобы вобрать в себя без остатка.

Она задыхалась и чуть отстраняла меня рукой, чтобы сделать вдох. Не знаю, слушался ли я. Я почти не сознавал, что делаю, «улетая» от струящихся между нами сладковатых плотских запахов. Неужели между нами что-то подобное было и раньше? Нет, не может быть! Никогда раньше медленно текущее время не вихрилось бешеной воронкой, затягивая нас в такую глубину и темноту, где нет места ничему, даже самому времени, одному лишь чувству бесконечного единства двух человеческих существ.

Ее глаза были прикрыты, словно в эту минуту она существовала лишь тем, что было внутри, не позволяя ни единой частице внешнего мира замутнеть чистое наслаждение. Между нами не стояло ничего – ни ребенка, ни горькой памяти, ни зыбких надежд на другое счастье. Мы принимали и отдавали любовь с беспредельной легкостью людей, делающих вдох и выдох. Она застонала именно в тот момент, когда я по привычке сдержал свой стон.

Я тяжело дышал, уткнувшись лбом в ее плечо, она расслабленно поглаживала мне голову. «Зачем я только ездил в Карелию?» – возникла глупая мысль. Понятно зачем: чтобы вернуться. Вернуться к Инке раз и навсегда и забыть все те «мудрые» выводы, к которым я пришел, сидя на камнях.

Как смешно: я пытался внушить себе, что она была лишь эпизодом в жизни, одним из многих, в которых ты участвуешь, но которые не становятся частью тебя! Какая бы чертовщина ни крутилась в голове, тело не солжет. Инкино тело ясно сказало мне, что любит. Мое же мне об этом просто напомнило. Что тут еще раздумывать на тему любви?

Я отдышался и откинулся на подушку рядом с Инкой. Мне было так хорошо, что не хотелось открывать глаза, но… как бы Инка не подумала, что я позорно заснул. Я послал в ее сторону теплый взгляд.

Этот взгляд Инка заметила секунду спустя и тут же ласково мне улыбнулась. Но целую секунду до этого на лице ее держалось то выражение, которого, как она была уверена, я не замечу: бесконечное презрение, смешанное с непонятным мне торжеством. Почувствовав мой взгляд, она перекатилась на бок, нежно погладила меня по лицу, что-то спросила. Кажется, я даже ответил на этот вопрос. Поцеловав меня, она отправилась в ванную, а я лежал и слушал, как работает мое сердце. Кто-то когда-то говорил, что здоровый орган не чувствуешь, ощущать его начинаешь тогда, когда он заболел. Я чувствовал свое сердца до предела отчетливо, словно оно задалось целью продемонстрировать, какая адски тяжелая работа у предсердий и желудочков. Мне показалось? Или она думала о чем-то другом, действительно достойном презрения? Если же предположить, что я не ошибся и ни о чем, кроме нашего слияния, она не думала… Нет, не могу я такое предположить! Я же чувствовал, что она не просто отдается, а отдает мне себя – тело не лжет. Если только не… Нет! Что угодно, только не это! Не может она так притворяться – не профессионалка же она, в конце концов.

Я присел и потряс головой – в ней творилось примерно то же самое, что творится в желудке перед тем, как человека вырвет. Инка в принципе никогда не лгала, у нее это просто не получалось. Даже когда я просил сказать по телефону, что меня нет дома, у нее от вынужденного вранья настолько менялся голос, что собеседнику тут же все становилось ясно. Неужели столь неискушенный человек может в любви проявлять вершины актерского мастерства?! Я не преувеличу, если скажу, что эта мысль не укладывалась у меня в голове – какие-то концы все время выпирали наружу. Предположим, Инкина ложь – правда. Но для чего она это делает? В последнее время перед поездкой в Карелию она за редкими исключениями была устало отрешенной в постели, оживляясь разве что после наших совместных выходов в свет. Возможно, она догадывалась, что я не извращенец и мне не доставляет удовольствия иметь бездыханное тело. Тогда логическая цепочка, которую Инка выстроила за время моей поездки, могла быть следующей:«1) Я живу за счет Антона в его квартире; 2) Он отец моего ребенка; 3) Следовательно, мне нужно поддерживать с ним хорошие отношения; 4) Мне не всегда удается это делать, потому что постоянно находится какой-нибудь камень преткновения; 5) Он не слишком-то доволен нашей совместной жизнью, а хуже всего дела обстоят с сексом; 6) Результатом этого может стать наш разрыв; 7) Возможно, как порядочный человек он и будет помогать мне материально, но от разрыва с ним моя жизнь существенно ухудшится; 8) Значит, нужно срочно принимать меры по улучшению отношений, и начать следует с постели; 9) Даже если я реально ничего к нему не чувствую, в интересах дела я притворюсь».