Книга Прощай, Атлантида! - Владимир Шибаев

Сквозь яркие солнечные сполохи до сознания Полозкова добрался трескучий звоночек старого телефонного аппарата. Арсений увидел на столе в своей комнате причудливой формы бутылку коньяка и вспомнил прошедшую ночь. В трубке раздался запинающийся знакомый голос, немного напомнивший неровный стук пальцев по барабану:

– Арсений Фомич, это я, – радостно сообщил Юлий, будто бы случайно недавно обнаружил себя, немного забытого. – Ну, Юлий…да. Приходите к нам сегодня домой на продолжение праздника когда хотите. Лучше часа в три. Первомай? Нет. Мама… у нас, перестала говорить стихами. Я очень волнуюсь. Ага. Адрес запишете?

Арсений выпил кофе, невнимательно, путая рукава и пуговицы, влез в одежду и выбрался на улицу. Несмотря на висящее с раннего утра высоко солнце, город еще спал и видел вчерашние сны, и географ отправился в больницу. С некоторым трепетом, вселившимся в него с воспоминаниями о подбитом глазе и последовавших кульбитах событий, взошел он по изъеденным ногами ступеням основного корпуса. В коридорах царило непраздничное будничное биение прерывистого больничного пульса, шаркали тапки, переругивались, треща старыми простынями и жирной посудой, круглые нянечки и мужевидные уборщицы. На койке в коридоре, почти в том же месте, где и он раньше, лежал на кровати бледный, кашляющий, но чрезвычайно оживленный руководитель местного отделения "сине-зеленых", бывший экономический доцент.

– Каким судьбами, Аркадий Фадеич? – искренне удивился партиец. – Решились все же к нам, нестройных рядах закрыть брешь?

– И да, и нет. Собирался навестить одного ударившегося в серьезную болезнь, ну и вот, к Вам заглянул. Ну, принес сок и яблоки, а гляжу – уже вся тумбочка завалена этим же.

– Знамо дело, – радостно потер руки функционер. – Приобщились уже с утра ходоки двух конкурирующих за обладание монополией на трактовку демократии партий – " Жизнь ради жизни" и "Право руля" – да и натащили, как Вы, сочного и яблочного. Думаю, не потравят, – шутливо улыбнулся он. – В будни то крысимся, улыбаемся друг другу зубами, а в праздник, заболеешь, так прискакали тут же. Хорошие, однако, люди.

– Так что же Вы с этими партиями не сольетесь? – задал вопрос и глупо нахмурился Арсений. – Была бы одна могучая кучка умных и смелых. " Жизнь ради сине-зеленого правого руля", – подсказал географ название.

– Ну и шутник Вы, – точно подметил функционер, но, оказалось, по другому поводу. – Как можно с этими объединяться. Да Вы, я вижу, и хохочете в глазах над неудачливыми сектантами, – решительно посмеялся над собой умный доцент. – Это все чрезвычайно все милые люди. Но у нас принципиальнейшие, смертельные стратегические разногласия.

– Ну и с " ради жизни" в чем состоят?

– С ними так – у этих заведено сдавать партвзносы с зарплаты и гонораров. А у нас только первое. И это далеко не единственная пропасть. У них испытательный срок – год. Да за это время и жизнь окончится. Потом они трактуют свободу – как осознанность, а мы же – как необходимость. Кстати, Вы когда подадите заявление к нам? Мы вас сразу, как проверенного, без экзамена впустим.

– Слаб я пока для партий, – отнекнулся географ. – Как вступишь, а выступить то невозможно?

– Простейшим образом, – воскликнул, восторженно кашляя, партиец. – В этом, кстати, наше принципиальнейшее отличие от " Право руля". Там, чтобы исключиться, нужны две рекомендации или один донос.

– От кого, от членов партии? – ужаснулся Арсений.

– Ну что Вы, от любых известных лиц. От жены или дочери, от уже исключенных, к примеру. Ну не глупость? У нас же совершенно другая, идеологически чистая процедура. К примеру: я, Арсен Фадеич, исключаю себя из молодежного крыла, из "Белого налива", как уклониста.

– Боже, – удивился географ. – Как уклониста куда?

– Да куда сами захотите, – удивился партийной непонятливости больной. – Клонит вас все время ко сну по возрасту, вот и уклонист. Или в теории нобелевского лауреата по экономике Сеттер-Сомпсона уклоняетесь к мысли о никчемности сетевого факторинга. Ясно? Вам решать, самому.

– Но есть же в вас и общее, главное общее, – завопил географ. – Желание сделать весь народ богатым и независимым. Ведь и этих вы все ненавидите.

– Кого? – склонил голову экс-доцент.

– Этих, – сморозил Арсений. – Чинуш, взяточников, тупых хитрых управленцев с пухлыми карманами, бессовестных социальных обещал и карикатурных защитников простого человека.

– Ненавидим?

– Ну, да!

– Однако! Вы маханули с градусом. Мы их критикуем, вытесняем с экономического поля, давим катком знаний и прессом честности. Протыкаем острием журналистских расследований. Но, ненавидим? Хватит уже, поненавидели. Сто лет. И что из этого вышло? Это их ненавидят в "право руля". А у нас их даже любят.

– Любят?! – восхитился Полозков.

– Абсолютно. Это заблудшие сыны, такие же, как все. Как правило прямо из народа. Придет из народа другой – скоро свинтится в это же. Это виновата система. А не люди системы. Мы их любим.

– Но, позвольте! – возразил географ. – Что ж вы любите людей, а не любите пожар и дым? Тогда вы сражаетесь с мельницами.

– С мельницами пусть бьются испанцы, – ловко отразил схоласт, – у них сильная экономическая школа. А у нас и экономические монстры – недоучки. Кстати, приличная ветряная мельница на Западе – чудо современной техники. И потом, Авксентий Фомич, сподобно ли ненавидеть врагов своих? Разве это жизнь! Надо гореть ясно, ясной мыслью, а ненависть – это чад и дым. Вот, возьмите, умница моя помощница – угорела, кашляет, а утром уже вылетела в Барселону на конференцию "матери без детей". Вот это трудовой настрой.

Так, поспорив немного с бывшим доцентом и доставив тому не одну кучу интеллектуальных удовольствий, географ вновь выбрался на солнце. Это солнце встретило географа, глядя на него сверху, как на маленького. Тепло погладило ему щеки и разрешило вдохнуть воздух. Кислород был сладок, а другие газы пахли расплетающейся зеленью, преющей землей и телячьими почками. Из этой, из этой же больницы, из роддома, выпорхнул он мягким кругляком в сшитом из старых простыней конверте много лет назад. Так же, как сейчас, он пучил на свет глаза и всасывал чуть пахнущий молоком воздух. Уши и тогда и сейчас открылись и услыхали увертюру громадного симфонического организма: лязг и звон трамваев и капель, скрип отмывающихся с зимы, блистающих мыльными пузырями окон, шуршание голосов и смех собак. " Как же я сильно подрос, – удивился Арсений. – Пора мне в школу".

Школа стояла тихая и пустая, сторож, приветствуя праздничным салютом, впустил его, и Арсений, изображая выпускника и прыгая через две ступени, вбежал в свой класс. Тут он уселся на учительское место и замер. Потом подошел к окну, растворил его и поманил жизненные звуки.

Неожиданно дверь приоткрылась, и всунулись три мордахи, одна над другой, Быгиной, голубятника Тюхтяева и тупого Балабейко.

– Здравствуйте, Арсений Фомич, – произнесли мордахи в унисон.