Книга Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

Каждое утро, просыпаясь в тряпье у теплой трубы, Емельянов подозрительно прислушивался к себе: не копошится ли где-то в глубине души комплекс вины? Нет. Все молчало.

Однажды, когда он стоял с группой сотоварищей у пивного ларька, его кликнула женщина. Она была молода, красива, стройна. Продрав опухшие и гноящиеся глаза, Емельянов узнал: Виктория. Жена. Бывшая. (Не совсем: формально они не в разводе.)

— Это ты? — спросила Виктория.

— Я, — сказал Емельянов, а бомжи почему-то засмеялись.

Емельянов отошел от них, не приближаясь, однако, к Виктории, чтобы не слишком поразить ее — не видом своим, но запахом.

— А мы тебя обыскались, — сказала Виктория. — Дети с ума сходят. Я тоже ничего не понимаю. А ты вот где. Что ж. Я почему-то так и думала.

Емельянов молчал.

Виктория, пожав плечами, сказала:

— Это твой выбор.

И ушла.

И все рухнуло.

Нет, закаленный Емельянов не пустил в себя чувство вины перед женой и детьми.

Но зато, как враг в тыловую брешь, проползло в душу чувство вины оттого, что он не испытывает чувство вины!

Защищаясь, словно опытный начальник гарнизона, Емельянов бросил все душевные силы против этого чувства. И добился успеха: чувство вины из-за отсутствия чувства вины исчезло. Но тут нападение с третьей стороны: стало терзать чувство вины за то, что он способен не испытывать чувства вины за то, что не испытывает чувства вины!

Поняв, что это заколдованный круг, Емельянов сдался.

Он сходил в баню, там вымылся, постригся, побрился, почистил одежду — и явился к Виктории.

— Я ненадолго, — сказал он. — Начну работать, буду снимать квартиру. А потом из своей жильцов выселю.

— Ладно, — сказала Виктория.

И вот он живет в бывшей семье уже полгода, восстановившись на работе, где его всегда ценили как специалиста, а случившееся посчитали психическим приступом, который с каждым может случиться.

…Чистя по утрам зубы не менее трех минут, кладя в кофе не две, а одну ложку сахара, не опаздывая на работу, запрещая себе тратить время на пустое телевизоросмотрение и постоянно ловя себя на комплексе вины по самым различным мелким и мельчайшим поводам, Емельянов вдруг понял, что испытывает от этого самого комплекса вины странное чувство не просто удовольствия, а — наслаждения.

Вот так вот.

Мораль, господа реципиенты и доноры, казалось бы, напрашивается сама собой: вроде того — не избавляйся от чувства вины, а учись ему радоваться.

На самом деле мораль проще. Она не вытекает из данного конкретного рассказа, но зато вытекает из опыта всей нашей жизни.

Нельзя человеку жить одному, вот и все.

Я же очень рад, что наконец написал этот рассказ; на самом деле мне с утра хотелось поваляться и посмотреть прогноз погоды по разным каналам, сравнивая и анализируя, потом прогуляться по соседнему парку на лыжах, потом не спеша выпить кофе и почитать… Но я знал: ничто не доставит мне удовольствия, я буду терзаться, что не сижу за столом и не пишу этот самый рассказ… Будто он кому-то нужен! Он даже мне самому не нужен, потому что я и без него все понимаю. Но — комплекс вины, проклятый комплекс вины. Просто жить не дает, скажу я вам.

Как Емельянов жизнь менял. Вторая попытка

Все мы, господа философы и товароведы, склонны время от времени спохватываться по поводу того, правильно ли мы живем. Замечено при этом, что спохватываются именно те, кто живет правильно, ибо тем, кто живет неправильно, спохватиться даже в голову не приходит. Это не умственный трюк, господа философы, и не пересортица силлогизмов, господа товароведы, судите сами: сама способность спохватываться есть признак психической и социальной нормы, правильности, те же, кто вне нормы, спохватываться не способны, хотя им-то в первую очередь и надо бы спохватиться. Прогресс нравственный, господа философы и товароведы, обеспечивается теми, кто спохватывается, но зато прогресс остальной, т. е. технологический и т. п., движется не спохватывающимися и не сомневающимися, такое вот противоречие, такое единство и такая борьба противоположностей.

А теперь оставим тех читателей, кто застыл в недоумении над предыдущим абзацем, а сами двинемся дальше — с другими читателями, более доверчивыми, для которых я и пишу.

Итак, однажды Емельянов спохватился.

Боже ты мой, подумал он сначала высокопарно.

Елки-палки, подумал он после этого уже проще, но печальнее.

Блин! — подумал он в итоге совсем уже просто, как думает весь современный народ, и подумал мрачно. Горько.

Жизнь проходит, подумал он, а чем занимаюсь я?

Я лелею свою потомственную интеллигентность.

Я читаю книги, размышляю над жизнью, я честно работаю на своей работе — а результат?

Никакого.

То есть он есть где-то во мне, в глубине, но никому от этого ни жарко, ни холодно. Я даже уважения ни у кого не вызываю, в том числе у собственной семьи, которой лишился, в том числе у коллег, многие из которых меня считают придурком, в том числе, если признаться, у самого себя — потому что, если вглядеться, то мой стоицизм и мои принципы на самом деле превратились в комфортные привычки. Я, например, отказался от предложения друга юности Пети Кантропа заняться вместе с ним бизнесом в области конверсии, считая, что там жульничество и воровство. На самом же деле убоялся хлопот, поездок в другие города, контактов с людьми, ненормированного рабочего дня и т. д. Или другой пример: я с возмущением натыкаюсь в рекламной газете, что бросают в мой почтовый ящик, на откровенные объявления интимных услуг, но, между прочим, не выкидываю ведь газету сразу в мусорный ящик, приношу зачем-то домой, проглядываю — вплоть до этих самых объявлений. Я убежден, что это гадость, зараза, разврат, но ведь шевелится что-то во мне этакое при чтении объявлений? Не будем врать себе — шевелится. И, наконец, взять даже мою вежливость. Вчера в магазине на углу продавщица опять обсчитала меня рублей на пять. Я заметил, но, как всегда, начал думать, что виновата не она, а общество, что, возможно, у нее трое детей и пьющий муж, да еще варикозное расширение вен от стоячей работы… — и деликатно смолчал. Самое большее, на что раз в год отваживаюсь — сказать: «А вы не ошиблись?» — после чего продавщица пересчитывает и молча швыряет мне мой скаредный пятирублевик, и целый день мне после этого нехорошо — и вот этого-то я и боюсь, то есть, опять же, лелею свой комфорт, а не принципы.

А меж тем, продолжал размышлять Емельянов, от этого всего моя потомственная интеллигентность не укрепляется, а, наоборот, вырождается в махровое мещанство. Настоящий интеллигент бесстрашен и правдив перед собой!

Ну, и так далее, не будем утомлять подробностями этих размышлений, тем более, что заняли они у Ивана Емельяновича долгое время, с февраля прошлого года по май этого.