Книга Растревоженный эфир - Ирвин Шоу

Внезапно, словно аргументы двух мужчин, худощавых, едва достававших ей до плеча, надоели миссис Покорны, она отошла к стене, рассчитывая, что они от нее отстанут. Но мужчины последовали за ней, и вдоль стены маленькая группа сместилась к последним рядам, так что теперь Арчер мог слышать их разговор.

— …Я повторяю, — говорила миссис Покорны, — ему не нужна религиозная служба.

— Но, мадам, — с мольбой в голосе возразил ей один из мужчин, лет пятидесяти, пониже ростом, — он был евреем, над его телом необходимо произнести молитву. — Мужчина говорил с сильным акцентом, а выглядел как профессор математики. — Я не думаю, что будет правильно, мадам, особенно в такое время, лишать его душу религиозного утешения. Я взял на себя смелость пригласить сюда раввина Фельдмана. Он готов…

— Моя дорогая миссис Покорны, — подал голос раввин, — из чувства уважения, чтобы утешить друзей, обратимся к Богу, дабы он упокоил душу вашего мужа. — Раввин был молод, говорил с бостонским акцентом, совсем как ирландец. — Еврея нельзя хоронить без традиционной молитвы. Более трех тысяч лет…

— Он не был евреем, — ответствовала миссис Покорны.

— Миссис Покорны! — Низенький мужчина всплеснул руками. — Я знаю его со школьной скамьи. Мы вместе учились в Вене.

— Он не был евреем, — твердила свое миссис Покорны. — Он не верил ни в вашего Бога, ни в любого другого, и я тоже не верю, поэтому я не хочу, чтобы вы бубнили над его телом не пойми что, распространяя свои суеверия.

— Я не могу с вами согласиться, миссис Покорны, — не отступал низенький. — Манфред верил в Бога. Я знаю, что верил. Мы не раз говорили об этом до того, как он женился на вас…

Арчер сидел не шевелясь, ругая себя за то, что пришел.

— С меня хватит, — возвысила голос миссис Покорны. Теперь ее слышали все, но никто не повернул головы, делая вид, что ничего особенного не происходит. — Речь над телом произнесет наш общий друг, и я согласилась на то, чтобы один из друзей Манфреда сыграл на скрипке одну из его вещей. Этого достаточно.

Она решительным шагом вернулась к гробу и села в первом ряду. Мужчины переглянулись, раввин пожал плечами.

— Потом мы соберем десять его друзей и прочитаем молитву сами. — Он похлопал собеседника по плечу, и они сели на свободные места.

Поднялся мужчина с непокрытой головой и красным обветренным лицом, словно работать ему приходилось на открытом воздухе вне зависимости от погоды. Габаритами мужчина значительно превосходил большую часть тщедушной публики. Вид у него, как у портового грузчика, подумал Арчер, и впечатление это только усилилось, когда тот заговорил грубым, надсадным голосом, не раз сорванным на ледяном ветру. Тоже небось партиец, решил Арчер, как и миссис Покорны, не слишком жалующий Господа.

— Дамы и господа, друзья нашего усопшего товарища. Мы пришли сюда, чтобы отдать последний долг мученику борьбы за мир и свободу.

«О нет! — внутренне запротестовал Арчер. — Такого просто не может быть. Даже миссис Покорны не способна на такое. Не станут они превращать этого бедного, неряшливого, непутевого человечка в героя революции!»

— Но прежде, — продолжал докер тоном человека, не раз и не два руководившего уличными демонстрациями, — мы послушаем скрипичный этюд, который наш почивший друг написал в лучшие для себя дни. Его любящая мужественная жена выбрала именно это произведение, потому что ее муж выражал желание послушать его перед тем, как ушел от нас. Его сыграет давний и близкий товарищ усопшего, мистер Эли Роуз.

Мистер Роуз поднялся, в шляпе на голове, с футляром для скрипки в руках. Открыв футляр, он осторожно поставил его на пол. Длинными нервными пальцами тронул струны. Резкий звук разорвал тишину.

Арчер закрыл глаза. А когда открыл их вновь, мистер Роуз уже начал играть. Музыка была медленная, печальная, без кульминаций, очень подходящая для похорон, и мистер Роуз играл с чувством, изгибая тело, закрывая глаза. Арчер в музыке разбирался плохо и не считал себя вправе кого-либо критиковать, но не сомневался, что скрипач мистер Роуз неважный. Арчер посмотрел на Леви. Дирижер сидел закрыв глаза, кривясь, как от боли, и Арчер понял, что не ошибся в оценке способностей мистера Роуза.

Мистер Роуз опустил смычок. По его щекам текли слезы. Он чуть поклонился, а потом резко сел, не отрывая скрипки от щеки. Женщины всхлипывали, некоторые мужчины протирали глаза носовыми платками.

Портовый грузчик шагнул к гробу и заговорил. После первых фраз Арчер его уже не слушал. Покорны, как следовало из речи докера, стал жертвой поджигателей войны, потому что не жалел сил в борьбе за дело мира и свободы. Слова «мир» и «свобода» не сходили у него с языка, будто докер полагал, что эти понятия являются его частной собственностью. Сегодняшняя Америка сравнивалась с Германией 1932 года, вспоминались артисты, евреи, профсоюзные активисты. Лживая и жаждущая крови пресса также получила свое. Фактически, думал Арчер, пусть оратор и вызывал у него неприязнь, во многих утверждениях этого человека есть крупицы правды. В определенном смысле Покорны — жертва страха перед войной. Между догитлеровской Германией и сегодняшней Америкой можно найти тревожные аналогии. Ортодоксальность нынче в чести, и малейшие отклонения от стандарта жестоко караются. Но клише, которыми сыпал оратор, демагогические интонации, с которыми они произносились, не позволяли воспринимать эту речь разумом, она не трогала и не убеждала. К тому же Арчера бесило, что беззащитный труп Покорны выбран в качестве трибуны для политических заявлений. Произносить такую обличительную речь перед двумя десятками пожилых иммигрантов, пришедших проводить в последний путь своего собрата по несчастью, который считал, что ушел от раздирающих мир противоречий, и ошибся… Господи, думал Арчер, коммунисты ничего не понимают, потому что в них нет ничего человеческого, потому что они нелюди.

Оратор заканчивал речь на высокой ноте. Поджигателям войны выносилось последнее предупреждение. Им следовало помнить, что терпение рабочего класса не беспредельно, а сила его всесокрушающа. Арчер взглянул на миссис Покорны. Она во все глаза смотрела на оратора, гордая, счастливая, вдохновленная, словно видела, как ее умерший муж превращается в сияющий символ, каковым он ни при каких обстоятельствах не мог стать при жизни.

Речь завершилась звонкой фразой, и по залу пробежал вздох облегчения. Уже никто не плакал. Покорны хоронили в закрытом гробу, потому что проводилось вскрытие и для изъятия мозга снималась часть черепа. Оратор подошел к миссис Покорны. Она встретила его восторженным взглядом, крепко пожала ему руку.

— Спасибо, Френк. Выступил ты блестяще.

В зал вошли сотрудники похоронного бюро, выкатили гроб через боковую дверь. Собравшиеся на похороны сбились в маленькие группки, о чем-то тихонько шептались, недовольные тем, что произошло, неудовлетворенные этой странной церемонией прощания. Им не хватало обращения к Богу, некоего ритуала, призванного связать Покорны с тремя тысячами прошедших лет и бесчисленными мертвыми, в чьей компании он сейчас оказался.