Книга Украина в огне. Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров

Скосив глаз — глянул в пакет: вино и, кажется, фрукты. Точно, яблоки. Сквозь полупрозрачный полиэтилен пятнится рыжими дырами уголок сырной головы. Сверху заваренный в пленку супермаркетовский виноград. Гурман, твою мать…

Ну, когда приедет этот конченый лифт?!

Приехал. Остановился. Словно дверь в операционную, распахнулись створки. Степан прерывает болтовню и поворачивается к Пшевлоцькому:

— Яки ест пана пентрой[165]?

Тот, помедлив неуловимое мгновение, спокойно отвечает:

— Усмы[166].

Старший группы, поворачиваясь боком, уступает дорогу:

— Прошэ[167]!

Клиент шагает в сияющую зеркалами могилу. Тихон, двинувшись следом, вытаскивает из кармана небольшой цилиндрик и несильно, но быстро, обогнув клиента рукой, тыкает черной, похожей на фонарик трубочкой в область солнечного сплетения. Журналиста мгновенно отшвыривает на боковую стенку. Тут же вибрирующе хрустит электрошокер Степана. Пшевлоцький, закатив глаза за съехавшими набок очками, тряпичной куклой складывается по частям в углу лифтовой кабины. Я тупо стою у двери.

Упавшее было тело моментально подхватывают и сажают на задницу. Тихон кошкой выскакивает на площадку и, засунув руку за обшлаг, замирает. Степан расправляет Адамчику одежду, лезет к себе за пазуху, достает до боли знакомую эфку, вытаскивает чеку и надевает ее на указательный палец правой руки журналиста. Саму гранату, не отпуская чеки, зажимает Пшевлоцькому в сложенную «ковшиком» левую кисть и, вместе с рукой, засовывает в боковой карман джинсовой куртки. Оборачивается, смотрит на меня, выпрямляется и сипящим шепотом, словно последнюю горячую новость, сообщает:

— Он левша! — Затем несильно стукает сидящего на полу по руке и, услышав резкий, характерный щелчок, делает шаг назад из лифтовой кабины, успев, на прощание, нажать кнопку двенадцатого этажа.

— Быстро, но без спешки! — Подхватив неожиданно крепкой рукой за локоть, он тянет меня на улицу.

Два раза просить не пришлось. Включив внутренний счетчик, я двинулся вслед за Тихоном.

На пятой секунде, уже у выхода со двора, я встал…

— Что за хрень?!

Степан, зарычав на ходу, не останавливаясь, вновь подцепил меня своей стальной клешней…

— Не знал, что ты такая нетерплячка!

Выходя за угол, услышали глухой и низкий удар. Сели в машину, поехали…

Через три часа, успев покрыть сто десять километров трассы, запали в уютном баре курорта Закопане. Прохор и Тихон молча гоняли в бильярд. Мы со Степаном потягивали в углу пиво. Вяленой рыбы здесь не было, зато всяких соленых даров моря в пакетиках за дурные деньги — завались. Но по-любому лучше, чем в полицейском участке. Старший группы читает мне лекцию по прикладному терроризму:

— Если знаючи, с умом покопаться в стандартном запале, то он сработает через десять секунд: тридцать метров, а это уровень десятого этажа, учитывая, что лифт, после последнего ремонта, ползает со скоростью три метра в секунду ровно. Рубишь, Кирилл? Чувак зашел в лифт, подумал, поставил пакет на пол, сел, вытащил чеку — на шестом этаже! зажмурился и, сложившись пополам, прижал гранату к пузу. На десятом «Ф-1» порвала его на куски. Лифт не останавливался — электроника подтвердит: вошел на первом — подорвался на десятом… Нет. На одиннадцатом! Остановок и попутчиков — не было.

— Понятно, Степаныч… Не пережила краса и гордость независимой либерастической журналистики нанесенную подонками-москалями тяжелую душевную травму.

— Нечего ржать — послушай, что ящик говорит… — Он указал подбородком на монотонно бубнящий над стойкой телевизор. Там и вправду все время мелькали портреты и хроника с Пшевлоцьким. Несколько раз, рядом с его фамилией, прозвучало уже выученное мною «samobcjstwo»[168]. Это вы пока предполагаете, обвинений в убийстве пока больше. Посмотрим, что вы после многочисленных экспертиз запоете… Кранты: всей свободной и прогрессивной прессе на две недели — мозговая косточка.

— Степан. Долго готовились?

— Да нет. Неделю на все про все. Он-то публичный пацан, на виду все время… и без охраны! — неожиданно улыбнувшись, добавил он.

Странно… Я не чувствовал никакой радости, столь предвкушаемого мстительного удовлетворения. На моих глазах быстро и грамотно, не забрызгав манжет, замочили паскуду, ради которой я откровенно шантажировал Президента Республики и крови которой жаждал год, и… ничего! Даже какие-то кошки соболезнования на душе скребут. Такой вежливый, чистенький, правильный дядечка. Радостно летел куда-то, и тут, на тебе — гранату в брюхо. Может, к жене, детям торопился…

— Это его дом?

— Да нет. Он на постоянке во Львове обитает. Здесь по отелям обычно. На Фалата он снимает квартиру своему мальчику. Вот, решил наведаться, по-заведенному…

— Сын?

— Ты че, Кирилл? — Он удивленно посмотрел мне в глаза и, видимо, увидев в них полное непонимание, вдруг захохотал на весь зал погребка! — Какой сын, братишка?! Говорю тебе «мальчик», понимаешь?! Такой розовый: губки бантиком — жопка пуговицей. Твой Пшевлоцький — альт. Причем альт известный…

— Альт???

— Вот ты даешь, Кирилл?! Как ты поехал на операцию — ничего не зная о клиенте?!

— Не гони на меня… Он, что — пидар?!

— Что за выражения, братишка?! Прямо как в кабаке, чес-слово! Нет такого слова в современном политкорректном мире. Так только неандерталец, типа тебя, может ляпнуть. Те, кого ты по-гомофобски привык обзывать педерастами, теперь — «альты», от уважительного к соотечественникам понятия «граждане альтернативного сексуального выбора»… — мой новый приятель откровенно развлекался. — Вы все там, у себя в Республике, такие дремучие?

— Знаешь, Степа, или как там тебя на самом деле… Весь мир, наверное, именно такой лишь потому, что с некоторых пор вдруг стало принято фашистов называть патриотами, а пидарасов — альтами.

* * *

Выползя из осточертевшего вагона в славном Ростове-на-Дону, я тепло попрощался с моим провожатым.

— Подвезти до пограничного перехода?

— Да нет, брат, спасибо… Еще хочу своих повидать.

— Удачи вам, Деркулов.

— Вам спасибо, Игорь.

Подождал, пока он сядет в такси.

Ну, вот… Пора и мне долги отдавать.

Отошел в тень, вытащил телефон и набрал номер. На втором гудке ответил незнакомый женский голос: