Книга Мужские разговоры за жизнь - Дмитрий Пучков

— Слушай, вот когда начинают рассказывать, что «половина страны сидела», — все верят безоговорочно, ибо сидела ведь половина (другая охраняла). А когда речь заходит о конкретике, типа стучал или нет — никто ни хера не понимает и не знает. Как так наши матерые сидельцы ухитряются — не понимаю.

— Поясняю — как правило, блатные очень много времени проводят в штрафном изоляторе. Сидеть там очень неприятно. Представьте себе комнату 2 на 2 метра с бетонной шубой на стенах, в которой из обстановки только двое пристегнутых к стене нар, туалет, столик и умывальник. И все. Курить нельзя, чай пить нельзя, кормят хреново, письма писать нельзя. Вообще ничего нельзя. И вот в такой обстановке некоторые люди проводят по 2–3 месяца. Хочется угробить здоровье? Во-во, никому не хочется, всем хочется выйти на свободу, сохранив физическое и душевное здоровье. Поэтому и стучат.

— Не следует забывать, что для большинства граждан не требуется никаких пыток и даже угроз. Большинство граждан просто тупо стремятся к собственной выгоде, ради которой продадут родную мать не задумываясь. Солженицын — наглядный пример.

— А может человек, на которого завели агентурное дело, просто регулярно отписывать о том, что никаких разговоров, кроме как о погоде, не было?

— Может, конечно.

— Или в таком случае опера его проверять начнут другим агентом?

— В таком случае его просто в жопу выебут или покалечат. А он про это, не поверишь, очень хорошо знает и изо всех сил будет стараться до этого не доводить — писать сообщения по делу.

— Если «существуют количественные нормы доносов, например один в неделю», тогда в личном деле Солженицына должны быть кучи его доносов, не так ли?

— Так, конечно. И они там есть.

— Тогда вопрос — почему эти доносы не были опубликованы, когда еще был СССР?

— А у нас не принято сдавать агентов. Даже конченых подонков.

— Морально уничтожить Нобелевского лауреата — что может быть изящнее?

— Да кому он на хер нужен?

— Или прав все-таки Солженицын, когда говорил, что ничего такого он не доносил?

— Оно понятно, что ты дурак патентованный, но ты хоть книги Светоча почитай, дебил.

— Д. Ю., мне интересно, каким образом можно подтвердить этот документ?

— Никаким. Разве что почерковедческой экспертизой.

— Товарищи, сидевшие в советское время в «Матросской тишине», говорят, что там была офигенная библиотека, которую никто никогда не перетряхивал на предмет изъятия неправильных изданий. Сидельцы еще с 20-х годов по сложившейся традиции оставляли личные книги. И к 70-м годам библиотека вполне могла составить конкуренцию библиотеке академии наук.

— Я заведовал библиотекой в тюрьме. Говно там, а не книги — унылые помои, каковые пользуются наибольшим спросом Поскольку большинство граждан — откровенные идиоты, то и читают они книги для идиотов и оставляют они после себя книги для идиотов. Слухи про «академию наук» сильно преувеличены.

— Что же касается «чего натворить такого умудрились», отвечу: работали, имели крепкие хозяйства и достаток, в отличие от голытьбы, что тогда, что сегодня, ни хрена делать не желавшей и не умевшей. И нередко как раз такая вот голытьба, всякие шариковы и швондеры, с радостным писком и раскулачивали. Да, были и настоящие мироеды, но в основном под эту косу пошли прежде всего крепкие середняки, основа крестьянского хозяйства.

— Всем экспертам по голодранцам — рекомендую к прочтению: Милов Л. В. «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса». Дабы впредь не тянуло.

— Дмитрий Юрьевич, спасибо за ссылку. Мне не совсем понятно: а как это так получается, что все кругом голодранцы?

— Надо понимать, все русские крестьяне, как подобает русским свиньям, круглый год пили и ничего не делали? Поэтому они все были голодранцами?

— В 1995-м мне такое в школе говорили, про голытьбу и про то, как она кулаков раскулачивала.

— Как так получилось, что все были нищими, а один — богатым? Откуда такой разрыв?

— Дмитрий Юрьевич, с вами спорить не буду, образования не хватит. Книгу рекомендованную скачал, буду изучать. Спасибо.

— Да я не про споры, камрад. Люди не имеют ни малейшего представления, что это такое — русский крестьянин и почему он жил вот так. Не имеют ни малейшего понимания о том, что такое колхозы и что эти колхозы крестьянам принесли. Но, понятно, мнение имеют — особенно из числа тех, у кого родственников «голытьба раскулачила ни за что».

— Понял, виноват. Книжка очень полезная — там как раз про то, почему богато никогда не было.

— И быть не могло. Откуда нетрудно понять, как получалось богато у единиц. И почему их так любили горячо — все.

— А от личного трудолюбия и целеустремленности ничего не зависит?

— А от земли не зависит? Если в России сажаешь один мешок, а собираешь три, после чего один съедаешь, один продаешь, один снова сажаешь, а в Италии один сажаешь, а собираешь тридцать? Это как-то что-то определяет в благосостоянии страны?

— Или все, кто сейчас неплохо живет, — подлецы и подонки?

— О чем ты? Ходорковский вон ни за что сидит, а остальные дрожат по ночам — ну как за ними тоже придут, за честными людьми?

— Моего прадеда по отцу, кстати, раскулачивали трижды.

— Давно заметил, в Интернете сплошь дети раскулаченных. Поделись, а где потомки голодранцев?

— Дмитрий Юрьевич, есть, кстати, любопытная статистика по дальневосточной деревне. Здесь процент зажиточных, кулацких хозяйств был вдвое выше, чем по России, — 10–11 % против 3–4 % по стране. Это накануне коллективизации данные взяты.

— Вы, наверно, статистику по Кубани не видели.

— Нет, со статистикой по Кубани не сталкивался. А что там?

— Ну, там земля и сельское хозяйство сильно отличаются от Новгородской области.

— Самый интересный вопрос формулируется по-другому: почему, когда в России были «справные работящие хозяева», голод был чуть ли не каждый год, а вот с того момента, как «работящего мужика» повывели злые комиссары и в деревне осталось одно «не умеющее работать быдло», голода уже не было?

— [Не в силах сдержаться, кричит.] Какая-то хуйня получается!!!

— Дмитрий Юрьевич, вот почему я люблю с вами общаться — от вас всегда узнаешь что-нибудь новенькое, как однажды сказал пожарный Сема Кац артистам Большого театра.

— Что ни день, то открытие, камрад.