Книга Очевидец - Сергей Чекмаев

Он тактично попытался выяснить в чем дело. Оказалось, что после лекций Катя иногда подрабатывает санитаркой в доме престарелых. Работа неблагодарная, грязная, платят сущие гроши, но…

– Понимаешь, – сказала она, – я, когда отработала первый день, чуть не поклялась никогда больше туда не приходить. Там есть старушки, которые уже не встают. Давно. Растения, местные зовут их овощами. А бывает, что и похлеще. И мне пришлось переворачивать их, обтирать, менять простыни… Запах еще можно вытерпеть, но остальное… Знаешь, ты счастливый человек, наверное, ты никогда не видел пролежней во всё тело, струпья, шелушащуюся желтую кожу. Я не особенно брезгливая, но тут дважды приходилось прерываться: выворачивало. Еле дотерпела до конца смены.

– И что, – спросил он, – отказалась?

– Нет, – просто ответила Катя, – потом, дома, я подумала: кто-то же должен это делать. Старушки же эти ни в чем не виноваты…

– Мало? Хорошо, смотрите еще.

Эту историю рассказал ему старый школьный товарищ. После десятилетки пути их разошлись – Олег поступил в военное училище, пропал на три года – ни слуху ни духу. И вдруг неожиданный звонок: оказалось он только-только, буквально вчера прилетел из Ханкалы. Оттрубил командировку, вернулся живой и невредимый, только вот руки всё еще дрожат, а перед сном, стараясь не показать жене свои страхи, он незаметно проверяет окна: вдруг не закрыты. Привычка.

Человек на мгновение осекся: наверное, не самый лучший пример – война, агрессия, смерть. Потом упрямо тряхнул головой – да и черт с ним!

Чехи пришли в Камай-Юрт под вечер. Федералов там не было, а из всей власти – три чеченских милиционера во временном здании комендатуры. Их разоружили и куда-то увезли. А потом боевики наведались в поселковый медпункт. Под него отдали местную школу – сейчас детям не до учебы. Боевикам не хватало бинтов и лекарств, и не собирались они никого убивать, но бойкая русская врачиха почему-то наотрез отказалась впустить их. Выбить хлипкую дверь не составило труда, и всё бы обошлось, но докторша словно сама лезла под пулю. Звуки выстрелов привлекли внимание проезжавшего неподалеку патруля на двух БМП. Боевикам пришлось срочно уходить из поселка, прихватив лишь десяток перевязочных пакетов.

Несговорчивость врачихи стала понятна лишь после того, как омоновцы обыскали бывшую школу. В дальней комнате прятался раненый дезертир – простой русский паренек, насмерть запуганный непонятной войной. Нога у него уже начала заживать, и через неделю-другую он собирался домой. Когда чехи принялись колотить в дверь, докторша сказала ему спрятаться и ни в коем случае не выходить.

– Опять мало?

Он вообще старался не вспоминать об этом дне. Никогда.

Костика провожали в хоспис всем курсом. Ребята остались в холле, а он и староста группы Сонечка поднялись с Костиком в палату. Надо было посмотреть, как его устроят.

Диагноз Костику Берзину поставили уже в семнадцать. Саркома легкого. Родителей у него не было, а тетка, номинально исполнявшая обязанности опекуна, сама не вылезала из больниц. Поначалу еще теплилась какая-то надежда, но через три года уже всё стало понятно. Из онкоцентра Костик ушел сам, подписав какие-то бумажки – врачи пытались оградить себя от ответственности. Ему просто надоело постоянно ловить на себе сочувственные взгляды. Да и умирать в родных стенах как-то проще.

Но через месяц выяснилось, что не так уж и проще. Страшные, бесконечные ночи, когда летит в корзину уже третий измазанный в крови платок, когда духота цепко берет за горло… И пустота вокруг. А когда приходят друзья, то опять те же сочувственные взгляды, вздохи, нарочито бодрый тон.

В хоспис Костика направили еще в онкоцентре. Он бережно сложил бумажку – он вообще был аккуратист, – но не думал, что она когда-нибудь понадобится.

Выходит, пригодилась.

Костик ушел по широкому коридору к своей палате, а они вдвоем с Сонечкой смотрели на людей, не в силах вымолвить ни слова. Их было много вокруг, молодых и не очень, и даже совсем старых, людей, пришедших сюда умирать. Они были спокойны и деловиты, они дружелюбно говорили друг с другом, шутили, даже смеялись! Те, кто еще оставался на ногах, ухаживали за другими.

Но больше всего его поразил персонал. Такие же спокойные и веселые ребята, неизвестно в каких глубинах своей души утопившие бесполезную жалость. Они просто приходили сюда, к умирающим, чтобы те не чувствовали себя одинокими, помогали им… нет, не доживать, просто жить!

Все они были добровольцами. Работали бесплатно.

Он не смог заставить себя прийти в хоспис снова – боялся, что не сможет больше скрывать чувства. А вот Сонечка, староста группы была там с Костиком до самого конца.

– Еще? Или хватит.

– Остановись, человек. Объясни, что ты хочешь этим доказать?

– Разве непонятно?

– Уважение к старым и немощным говорит только о том, что вы цените людей с большим жизненным опытом и стараетесь максимально растянуть срок их жизни, чтобы они успели передать свои знания как можно большему числу учеников. А что до ухода за больными, инвалидами, умирающими – вообще любыми неполноценными членами общества… – Наблюдатель покачал головой, – … и это говорит не в вашу пользу.

– Как это?

– Просто. Если ваша цивилизация может позволить себе тратить время и ресурсы на заведомо увечных своих представителей, которые не способны ничего создать, то вполне естественно предположить, что вы считаете себя достаточно сильными и обеспеченными ресурсами для этого. Обычная самоуверенность молодой расы, самоуверенность, возведенная в принцип. Очень опасное качество. Столкнувшись с нехваткой ресурсов, вы в первую очередь будете стремиться отнять их у других, а не ограничивать себя. А при вашей чудовищной плодовитости… Так что ни милосердия, ни каких-либо проявлений терпимости я здесь не вижу, скорее наоборот. А вы, Палач?

– Да и я тоже. Всё, что ты показал нам, человек, пока только подтверждает выводы Наблюдателя.

На какое-то мгновение показалось, что человек сейчас бросится на них. Они знали, что сильнее его во сто крат, но неприкрытая ненависть в его глазах едва не заставила их отшатнуться.

– У вас странные понятия о милосердии… – наконец выдавил он.

– Обычные. Не стоит мерить всё законами и обычаями своей цивилизации, человек. Просто так милосердия не бывает – всегда за счет кого-то другого. В вашем случае любому аналитику понятно, что, столкнувшись с выбором между процветанием отдельных представителей своего вида, пусть даже и неполноценных, и существованием другой, более слабой расы, вы выберете первое. А учитывая вашу агрессивность…

– Я понял, – медленно проговорил человек, – милосердие в вашем представлении – это что-то вроде ксенофилии, своего рода терпимость к чужим расам, да?

– Почти так. Не просто терпимость, а способность жить в мире, сотрудничать… Каким бы отталкивающим не казался вам их облик.