Книга Право на возвращение - Леон де Винтер

— Бенни, — тихонько сказал он, — любимый мой малыш, Бенни…

Связаться с Балином отсюда невозможно, значит, нужно срочно вернуться в Китай, в цивилизованный мир с модными шоу, веселыми торговыми улицами, новенькими мобильниками и полными народу ресторанами. Многие страны установили у себя ДНК-сканнеры и решили проблему фальшивых паспортов. Он сможет найти Бенни, если задействовать Балина.

Час за часом бесцельно блуждал он по разрушенному городу. По небу плыли белые облака, затеняя собою широкую долину, потом ветер забрал их с собою и солнце подсушило лужи на улицах и его лицо. Он опустился на колени, в мокрый песок, чтобы вознести полуденную молитву.

И снова слепой мальчик на Площади халифата схватился за край его джеллабы, когда Брам бросал монетку в пластиковую мисочку; это превратилось в привычку — давать монетку попрошайке, даже сегодня, когда он узнал, что его сына превратили в мусульманина, фанатика-самоубийцу. Что за абсурдная мысль. Брам хотел высвободиться из рук попрошайки, но, как и несколько дней назад, тот держался крепко, и вдруг он почувствовал, что начинает успокаиваться. Ребенку негде было спрятаться, он промок насквозь, пока сидел, скрестив ноги, на земле под проливным дождем. Грязная повязка на голове, грязные ногти, рваные сандалии на ногах. Чего хочет от него этот ребенок? Может быть, он просто подходит ближе, чем другие, и мальчик интуитивно хватается за него, как утопающий за проплывающий плот? Ребенок молчал. И Брам ждал.

Маниакальная суетливость, заставлявшая его бежать куда-то, постепенно исчезала. Надо подождать, пока ребенок разожмет руки. Он не шевелился, позволяя мальчику держаться за свою одежду, и, непонятно как, эта минута передышки освобождала его от безумных мыслей и от безумия окружающего мира. Атал — так звали ребенка, сидевшего у его ног. Ребенок — сильно сказано. Жалкое подобие человека, не более того. Почему здесь, на пустой площади, в сердце исчезнувшего с лица земли города мальчик выбрал именно его? Может быть, он просто ищет защиты, хотя не видит, не слышит и, наверное, не умеет думать — можно ли думать, не зная слов? Кто позаботится о нем в разрушенной стране, где инвалидность и болезнь считаются карой Аллаха? Он позаботится об этом мальчике, поведет его сквозь ночь.

Брам нагнулся и поднял легкого, как небольшая зверушка, ребенка. Тот цепко держался за одежду Брама, от него шел звериный запах грязи и пота. Зачем ему это? Из жалости? Из желания добавить себе забот? Он пошел, неся на руках ребенка, к Центру для волонтеров. Там Брам раздел мальчика (запах от этого сделался сильнее), вымыл его с мылом и, сняв повязку, увидел глаза, в которые не проникал свет. Он сообщил о ребенке дирекции центра, объяснив, что берет на себя оплату его содержания. Потом накормил мальчика хлебом, апельсинами, фигами и финиками. Он был мал, как четырехлетний, но по лицу видно было, что он старше — лет десяти-одиннадцати.

Впервые ночью Брам тихонько плакал о своем сыне, прислушиваясь к дыханию мальчика, спавшего на соседнем матрасе.

Что ощущает этот ребенок, соприкасаясь с окружающим миром? Брам купил темные очки, чтобы предохранить его глаза от солнечного света. Мальчик ощупал очки, и Брам отдал их ему. Потом проделал трюк: прицепил очки к ручке двери и дождался, пока мальчик нашел их. Он родился таким или его искалечили? Отправляясь к Эркину играть в шахматы, он взял ребенка с собой. Мальчик тихо сидел у ног Брама, крепко держась за его одежду.

В пятницу, после молитвы, он взял в свои ладони руки ребенка. Сжал. Подождал. Сжал. И почувствовал, как ребенок в ответ сжимает его руку. Он сжал руки подряд три раза. И мальчик трижды сжал его руки.

Трое мужчин с длинными седыми бородами, глубоко посаженными глазами и коричневыми мозолями на лбу,[97]в белых джеллабах и черных тюрбанах на голове, с безразличным видом восседали за длинным деревянным столом в пустой комнате со светло-зелеными стенами. Дом был построен еще при Сталине и устоял во время землетрясения.

Он приветствовал их — ученых мужей — так, как его научили делать это в Китае: прижал руку к губам, а после коснулся ею лба и груди. Ему велели сесть на скамью против стола. Ребенка в синей джеллабе и темных очках он усадил на коврик у двери, и тот спокойно ждал его.

Переводчик — новообращенный американец, гигант-янки, вверивший себя пророку, — остался стоять рядом с ним.

— Hi, Ибрагим, — приветствовал он Брама. — Раньше меня звали Росс, теперь зовут Мухаммед.

— Hi, Мухаммед. Меня зовут Ибрагим.

Тот, что сидел в центре, заговорил — негромко, брезгливо поглядывая на Брама, — на языке, которого Брам никогда не слыхал.

Он замолк, и вступил переводчик:

— Почему вы хотите отказаться от своей работы и вернуться в страну кафиров,[98]откуда вы прибыли? Может быть, с вами здесь плохо обращались? Халифат нуждается в каждом верующем, чтобы следовать завету пророка, sallallahu alaihi wa sallam, да будет с ним мир.

Брам ответил:

— Я хочу вернуться в страну, откуда прибыл, потому что отец мой стар и болен. И из-за мальчика, Атала, — он указал на ребенка у двери, — я хочу показать его врачам кафиров. Кафиры не понимают заветов пророка, sallallahu alaihi wa sallam, но очень хорошо разбираются в медицине. Я хочу знать, можно ли возвратить Аталу зрение и слух. Для этого мне придется вернуться в мир кафиров.

Переводчик выслушал ответ ученого мужа и спросил:

— Этот Атал, он что, ваш сын?

— Нет, но я должен заботиться о нем, как если бы он был моим сыном.

Переводчик, кивая, выслушал ответ ученого мужа и перевел:

— Эмир Азуз хочет знать, зачем вам глухой и слепой сын? Почему Аллах милосердный, да будет благословенно и прославляемо имя Его, сделал его таким?

— Мы не можем знать путей, которыми ведет нас Аллах Милосердный, да будет благословенно и прославляемо имя Его. Мне очень хотелось иметь сына, который мог бы видеть чудеса мира, созданного Аллахом Милосердным, да будет благословенно и прославляемо имя Его, и слышать молитвы, в которых мы выражаем покорность воле Аллаха Милосердного, да будет благословенно и прославляемо имя Его. Но не я выбрал этого ребенка. Он выбрал меня сам.

Едва они выехали из Казахстана, Брам связался с Балином и повез мальчика к китайско-монгольской границе, в веселый город Эренхот, полный складов, магазинов электроники и готового платья, ресторанов и рынков; в транспортных пробках на его улицах машины сердито гудели на разные голоса. На местной железнодорожной станции под русскими и монгольскими вагонами меняли колеса для того, чтобы они могли проехать по узкой китайской колее. Несколько недель они, ожидая русских виз, прожили в шумном отеле с гигантской столовой, где каждый день сотни быстрых китайцев, усевшись за круглыми столами, поглощали обеды из двадцати блюд. Он ловил себя на том, что пытается отыскать своего малыша на улице, среди людей. Клубы дыма поднимались над тысячами крыш, жирным дымом воняли тележки торговцев закусками, деловито проходили мимо китайцы в подбитых мехом сапогах, меховых шапках и темных очках, предохраняющих глаза от слишком яркого зимнего солнца; воняло бензином и мазутом.