Книга Год гиен - Брэд Гигли

— Но фараона любят…

— Фараона боятся. Перед ним преклоняются. Обожествляют его. Но любят ли? Семеркет, я не питаю иллюзий: красная и белая короны куда привлекательней со стороны, чем когда ты носишь их.

Царевич Рамзес положил руку Семеркету на плечо.

— Мы с тобой еще поговорим. Я не забываю своих друзей.

Семеркет поклонился и не выпрямлялся, пока наследник не вернулся к отцу.

Потом чиновник пошел вниз по лестнице в главный дворцовый зал. К его удивлению, он заметил внизу высоченного Сама, полководца Царя Нищих — тот стоял среди группы своих сотоварищей у дальней стены зала. Все оборванцы были разодеты в свои самые лучшие, самые нелепые одежды, без сомнения, позаимствованные из многих мусорных куч, куда выбрасывали одежду фиванская знать. Они ждали перед нишей с серебряной вазой, полной великолепных свежих лилий. В центре их группы оказалась почти незаметной миниатюрная колесница, запряженная бараном.

В кои-то веки Царь Нищих был чисто умыт и одет. Семеркету пришлось признать, что, хотя и безногий, он излучает такую царственность, какой позавидовали бы многие благороднорожденные люди. Когда Царь увидел приближающегося Семеркета, он радостно приветствовал своего союзника, хлестнув вожжами барана и подъехав к нему.

— Семеркет, спаситель царства! Человек дня! Друг царей!

Чиновник нахмурился, услышав такие комплименты.

— Не могу поверить, что вы здесь, ваше величество. Вы наконец-то стали обычным человеком?

— Мой брат фараон сам велел мне его посетить. Рано или поздно все хотят встретиться со мной лично, — спокойно улыбнулся Царь. — Все говорят, что он даже хочет попросить меня об одолжении.

— О каком именно одолжении?

Царь Нищих пожал плечами:

— Фараон и его советники выражаются очень туманно, — ответил Сам.

— Но, конечно, я сделаю ему одолжение, о чем бы фараон ни попросил, — заявил Царь Нищих. — В конце концов, мы же с ним братья-владыки.

В этот миг вошел дворцовый вельможа и негромко сказал, что Царя Нищих и его спутников ожидают на террасе. Когда Семеркет двинулся снова к храмовым колоннам, в его ушах все еще звенели веселые прощальные слова нищих. Краешком глаза он заметил, что серебряная ваза из ниши исчезла.

«Что ж, — подумал Семеркет, — это не моя забота».

Ему стоило подумать о более печальных вещах — чиновник направлялся в тюрьму великого храма Амона, чтобы сказать Найе, что эта земля больше не является ее домом.

* * *

Семеркет стоял у пристани. Был полдень.

Рядом с ним со связанными за спиной руками ждал Рами. Быстрое речное судно в царской гавани готовилось отбыть на север, на его палубе громоздились погруженные в последнюю минуту ящики и тюки. Это был новый корабль, построенный по образцу финикийских, с килем и шпангоутами, с мелкой осадкой, но широкий. Значит, судно могло ходить не только по реке, но и по соленому морю за пределами Нила — то, чего страшилось большинство не имеющих киля египетских кораблей.

Новый посланник, назначенный в Вавилон, уже находился на борту, вместе с дарами, предназначенными для вавилонского царя. В ожидании, когда в порт доставят Найю, Семеркет смотрел на Рами. Хотя тот, как это свойственно подросткам, выказывал пренебрежение к происходящему, чиновник видел, что он перепуган и явно винит в своих несчастьях его. Парень потерял все из-за человека, стоявшего рядом с ним, — дом, родителей, даже девушку, на которой должен был жениться.

— Рами, — сказал Семеркет. — Мне жаль, что все так обернулось. Я бы хотел, чтобы ты жил со мной в доме моего брата в Фивах.

— С тобой? — выплюнул парень. — Я бы предпочел жить с гиенами.

«Именно с ними ты и жил», — подумал Семеркет, но не сказал этого вслух. Он твердо положил руку Рами на плечо и заглянул ему в глаза.

— Как бы то ни было, мне жаль, — сказал он. — Правда.

Подросток ничего не ответил, обиженно опустил золотистые глаза. Не в силах больше стоять рядом с Семеркетом, он быстро пошел на борт корабля. Семеркет в отчаянии взглянул на широкую улицу, которая окаймляла пристань, и увидел вдалеке Найю — она шла рядом с храмовыми стражниками. Ребенок корчился в ее руках, его раздражали шум и резкие запахи доков.

Семеркет молча обнял их обоих, когда Найя подошла. Так они стояли вместе бесконечный миг, ничего не говоря и не замечая никого и ничего вокруг.

Слишком скоро нетерпеливый начальник заорал на них с палубы: Найя должна немедленно подняться на борт. Семеркет прорычал ругательство, повернувшись в ту сторону.

— Мы не можем больше медлить, моя любовь, — сказана Найя.

Она носила простое схенти траурного серого цвета и головную повязку из такого же простого материала.

«Ей следовало бы одеваться, как царице, — горько подумал Семеркет, — а не как служанке».

— Я поеду с тобой, — сказал он, беря ее за руку.

— Ты не можешь.

— Я смогу. Ты знаешь, что я это сделаю.

— Ох, Кетти, почему ты всегда делаешь все еще трудней? ; Давай попрощаемся здесь, в Фивах, и навсегда. Выбрось меня из головы.

— Этого не будет. Я не могу.

Внезапно она рассердилась.

— Ты такой жестокий человек! — сказала Найя с плачем.

Младенец тоже начал плакать, и Семеркет стоял, беспомощно глядя на них обоих.

— Как ты можешь это говорить, зная, как я тебя люблю?

Найя посмотрела на Семеркета, в глазах ее был странный свет. Потом она отчаянно поцеловала ребенка, как будто готова была раздавить его, прижав к себе.

— Что мне надо увезти с собой, так это знание, что ты не страдаешь, — сказала она. — Ты не понимаешь, как сильно мне это нужно. Только это и даст мне силы выжить, а выжить — это ближайшая цель.

Семеркету не понравился ее странный тон, не поправился странный решительный блеск глаз. Но не успел он выразить свои страхи, как Найя внезапно пихнула ему ребенка.

— Возьми его, — проговорила она.

Бывший муж мог только молча смотреть на нее, и женщина снова резко крикнула:

— Возьми его!

Семеркет ошарашено взял Хани, который теперь пронзительно кричал, и прижал ребенка к груди. Чиновник не мог говорить — язык его снова оцепенел.

— Я хочу, чтобы его воспитали египтянином, чтобы его воспитал лучший человек, которого я когда-либо знала и когда-либо узнаю. Он — наш сын, Семеркет, помни это. Хотя его породил Накхт, боги дали нам ребенка единственным способом, каким могли. И неважно, как мы его получили — он наш. Я его родила, а теперь ты должен его воспитать.

— Найя!

Семеркет пришел в ужас.

— Вот почему ты должен быть счастлив тут — ради меня. Потому что если ты не будешь счастлив, если станешь горевать и чахнуть но мне, напиваться вдрызг, я знаю — наш сын тоже не сможет быть счастливым. Ты сможешь сделать это для меня?