Книга За стеной из диких роз - Саша Урбан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прокатилась вторая волна аплодисментов. Анна нехотя пару раз хлопнула в ладоши. На этом торжественная часть окончилась. Люди с чистой совестью подошли к столам. Постепенно начались разговоры. Те, кто сидел ближе к правителю и его свите, задавал вопросы им, остальные же переговаривались между собой, как на обыкновенных соседских посиделках. Анна оказалась ровно посередине — слишком далеко для разговора с гостями и недостаточно близко для разговора с деревенскими, поэтому она делала то единственное, что было возможно в таком положении: смотрела и слушала.
Свита высокопоставленного гостя вызывала вполне обоснованный интерес. Недолго Анна рассматривала каждого из приехавших, но всё же больше внимания было направлено на Илария. Словно подстёгиваемая животным инстинктом, Анна не сводила с него глаз, наблюдая за каждым выражением лица и жестом в попытках различить дружелюбную маску и кровожадную натуру (или наоборот). Но правитель не давал повода для сомнений на свой счёт: он был вежлив со всеми, весел и смеялся, как самый обыкновенный человек. Он всё пытался объяснить жителям Шамони, что такое триумвират и что кроме него страной правят ещё двое и целый парламент, но слишком привыкший к одному монарху народ не принимал новых терминов, а тем более — их сути. Иларий повторял и повторял, беззлобно и терпеливо, отвечая шуткой на шутку с тем самым простым деревенским почтением, что было понятно народу. Анна смотрела на него и нехотя понимала, что была неправа на его счёт. Конечно, когда всё идёт не так, то осуждают в первую очередь того, кто обещал светлое будущее, а не того, кто случайно задел лестницу в небо и из-за которого она упала. Девушка повторяла себе это и на душе у неё становилось совсем легко, тяжкий груз страха и ненависти оставался в прошлом, но приходило недоумение и осознание, что бесследно не может исчезнуть никакая ненависть. Она переродится в недоверие и слабую, кажущуюся естественной, боязливость.
Анна следила за правителем, всё так же не доверяя себе, а юноша, сидевший рядом с Иларием, с тем же чувством наблюдал за девушкой. Он сверлил её тяжёлым пристальным взглядом, вспоминая, где он мог видеть её раньше. В воспоминаниях волчком вертелось «Имфи», но ничего больше его память выдать не могла. Аннабелль не сразу ощутила его взгляд, но, увидев, едва не вздрогнула: худое лицо, холодные глаза, которые были во много раз старше самого человека, показались ей знакомыми. Она даже готова была поклясться, что узнала его. В чертах его всё ещё играло пламя революции, но успокоившееся и ставшее воспоминаниями, терзавшими, как раны от пуль: он, как и многие юноши среди прибывших, так и не остриг длинных, до плеч, тёмных волос, был худ и жилист, и глядел так, что всякий разговор с ним казался поединком. Анне вдруг захотелось уйти и как можно скорее, но стоило ей пошевелиться, как взгляд юноши впился в неё, едва не причиняя боли. Девушка осталась в надежде, что вскоре внимание странного юноши переключится на что-нибудь ещё. Но он сверлил её взглядом до конца гуляния, да и Иларий нет-нет, а поглядывал на гостью деревни.
23.
Впервые за долгое время прекратилась череда снов без сновидений, окутывавших Аннабелль беспросветным черным пологом всякий раз, как она, обессилев после работ в поле, падала на кровать. В доме Селены постелью девушке служил тюфяк с подушкой и одеялом, потому что кроватей было всего две: на одной разместилась сама хозяйка, на второй, побольше, — дети. Анна не хотела притеснять хозяев и была вполне довольна своим местом в доме. «В конце концов, постель нужна всего лишь для того, чтобы спать», — успокаивала она саму себя. В доме Селены не было ни туалетных столиков, ни книжных полок, даже зеркало было всего лишь одно и такое, что в нём с трудом удавалось что-либо различить. Тем не менее, всё выглядело опрятно и казалось, что всего достаточно и жаловаться не на что — Анна и не решалась жаловаться. Она изо всех сил убеждала себя, что рада вернуться к своей прежней кочевой жизни с ночёвками там, где повезёт, случайными попутчиками, чёрствым хлебом и бесконечными дорогами, вьющимися впереди, увлекая за собой. И всё же снился ей дворец с его сверкающими коридорами, большими окнами, ловившими лучи света, отзвуки балов по ночам, многочисленные напудренные и нарумяненные лица, кривые улыбки и пронзительный смех. И человек. В чёрном одеянии, с капюшоном, скрывающим лицо, с величественной осанкой, но надломленной линией плеч, будто на них резко опустили невыносимую тяжесть. Она видела его и притуплённая сном мучительная боль пронзала её, возвращая к реальности.
Аннабелль резко просыпалась в душной маленькой комнате, где спали дети, подходила к окну и бесшумно приоткрывала его, впуская свежий ночной воздух. Девушка всматривалась в небо, надеясь среди чёрных шпилей леса увидеть очертания башен. Зачем? От этого становилось ещё труднее удержаться от мыслей о Клоде и о возвращении к нему, но не думать об этом девушка не могла. С улицы доносились отголоски песен — кто-то продолжал веселиться, несмотря на то, что в окнах вот-вот должен был забрезжить рассвет. Анна прикрыла ставни и вернулась на свою лежанку. Сон не шёл и девушка сверлила взглядом потолок; изредка она поворачивала голову и в окно видела небо, удивительно светлое от множества звёзд, постепенно начинавших исчезать с небосклона. На место им приходили предрассветные сумерки.
Аннабелль думала о своей пациентке, странных гостях, перед которыми ей лучше вообще не показываться, и о Клоде. Она не могла перестать вспоминать о нём и задаваться вопросом, что с ним теперь. Если бы была возможность, девушка бы написала ему письмо, но как его отправить и стоило ли вообще это делать? Письма эти оставались у неё, написанные на полях привезённых с собой справочников.
Ближе к рассвету девушку одолела полудрёма — обрывки сновидений, точно призраки, смешивались с реальностью и вот уже в стенах маленькой комнатки порхали фарфоровые дамы, не зная, как поместить свои юбки, чтобы они не мешались. Проснувшись, Аннабелль вдруг подумала, что, может, стоило попробовать
