Книга Лиорн - Стивен Браст

какие подвиги способны художники — гримеры.

— Почему ты так думаешь?

— Ты покачиваешься туда — сюда, но хребет у тебя жесткий как доска.

— О.

— Брат у меня точно такой же.

Я сглотнул желчь и кивнул.

— Он у нас в труппе?

— Нет. Он работает у Фелхингора.

— О, кажется, я когда — то видел их представление. Что — то о рыбачьей лодке на реке.

— Там не лодка, там траулер. Он играл первого помощника.

— Ты, похоже, гордишься им.

— Еще как. У тебя братья или сестры есть?

— Нет.

— Начинает собираться народ, — проговорила она. — Нам нельзя оставаться здесь.

— Ладно.

Следом за ней я ушел за кулисы.

— Вот когда все начинает обретать плоть, понимаешь? Когда видишь, как в двери входят первые зрители и занимают свои места.

— Да, мне так и говорили…

— Там за углом есть ведро.

— Спасибо, — сумел выдавить я, и успел добежать как раз чтобы воспользоваться этим ведром.

— Когда тебе выходить? — спросила она, пока я полоскал рот, внезапно осознав, или по крайней мере предположив, зачем тут на каждом шагу стоят кувшины с водой.

— Танцевальный номер в акте четыре, сцена три.

— Долго ждать придется.

— А то я не знаю. Кстати, я Влад.

— В курсе. А я Криша, хотя сегодня, конечно, я «леди Белит».

— А я «императорский дворцовый гвардеец номер один».

— Я на первом своем представлении была «танцовщица номер пять». После выступления меня нашла прабабушка и заявила, что я была лучше всех. Такая прелесть, я почти расплакалась.

Звякнул колокольчик.

— Пять минут, — сказала она.

— Пойду тогда, наверное, найду свою группу. И, Криша — спасибо. Буду должен.

— Мы все умрем, — заверила она, помахала, улыбнулась, затем развернулась и сплюнула в ведро.

Я бесцельно шатался там и сям еще с минуту, пока Лойош не напомнил мне, что я должен быть вместе с остальной компанией танцоров.

Присоединившись к ним, я немедля вспомнил свое краткое пребывание в армии[48], потому как у всех у них были такие же лица, как у моих сослуживцев в ожидании приказа. Причем я сам понимал, что это глупо, ибо риск выставить себя дураком совершенно несравним с риском оказаться порубленным на куски, но — что было, то было.

«Они не этого боятся, босс, и ты это знаешь.»

«Да?»

«А ты разве этого боишься? И тогда, в армии, ты тоже боялся именно этого?»

«Да.»

«Правда?»

Нет. Я боялся, что порубят всех остальных, и я останусь один. Ну, это хотя бы имело какой — то смысл.

«Заткнись, Лойош.»

«Всегда пожалуйста, босс.»

Хотел спросить, сколько нам еще до выхода на сцену, но осознал, что рот у меня пересох настолько, что говорить не выходит, и я огляделся в поисках воды, нашел, выпил, а потом сообразил, что задавать этот вопрос — значит очень, очень раздражать всех остальных, и в итоге я просто ждал.

А потом из зрительного зала донесся какой — то гомон, а может, просто общие разговоры до начала выступления стали громче, и я повернулся к соседке — танцовщице, наверное, тиассе, чье имя так и не узнал.

— Что…

— Думаю, это появилась императрица.

— А. Да.

— В первый раз выступаешь перед ее величеством? — спросила она.

— Да, — честно ответил я.

— Не бери в голову; просто очередное выступление, и все.

Я кивнул.

— Мы все умрем.

— Именно.

— Свет через две минуты, — громко сказал кто — то. Кто, не знаю. Руки мои задеревенели, а это не слишком хороший знак, я ведь даже на сцену при открытии не выхожу. Странно все это. Конечно же, я все это видел уже не раз — но с той стороны: предвкушение, а потом краткий миг полной темноты, когда гаснут все огни в зале, а свет на сцене еще не зажгли. С этой стороны все смотрелось иначе, и — точно так же.

Есть одно специфическое ощущение при колдовстве: когда напряжение растет, растет, а потом высвобождается. Напряжение здесь, в театре, особенно в эти долгие — долгие мгновения перед сменой освещения, напомнило мне как раз о колдовстве.

А потом вспышка, и — аплодисменты.

Сколько раз я был в зрительном зале, когда все вот так вот принимались аплодировать, руками и хлопушками, ибо таков обычай, делать это как раз когда свет озаряет сцену? Забавно, как — то не приходило в голову считать, сколько же пьес я видел в театре. За все эти годы штук тридцать, пожалуй, наберется, если не больше. А бесчисленные хлопки в начале — ну, так положено. Только теперь, когда я слышал все это с другого конца, это как само колдовское заклинание, и мне живо вспомнился эпизод, когда некий ястреблорд, чье могущество перекрывало его здравый смысл, заполнил мое сознание псионической энергией[49]. Только сейчас это было куда приятнее: я чувствовал себя выше, сильнее, могущественнее, просто потому, что находился на стороне, что принимала эти аплодисменты.

Хорошо, что мне не нужно было выходить на сцену прямо сейчас, потому как ноги у меня подкашивались. Странно: я был переполнен энергией, и по — прежнему дрожал. Лица окружающих меня отображали скорее не то, что я чувствовал, а мои попытки не выказать, что я чувствую.

Началась музыка, и я вспомнил, что я единственный в этой труппе не выхожу на сцену — меня выпустят строго для одного эпизода, вот тогда — то мне и пора будет выходить. Я чуть отступил, чтобы никому не мешать.

Они выбежали, началось пение. Часть меня хотела присоединиться к небольшой компании в темном углу за «краем семь», откуда можно следить за происходящим на сцене, а другая часть меня же очень хотела оказаться там, где рядом со мной вообще никого не будет, в итоге я решил вовсе не