Книга Образы Италии - Павел Павлович Муратов

благоговением».

Ни Винкельман, ни Гете не были людьми XVIII века. У одного из них античное вызвало пламенный энтузиазм открывателя новых миров. Для другого оно было живой силой, освободившей его собственное творчество. Их отношение к античному повторяет тот душевный поворот, который отличал людей Возрождения, и душевный тип их сохраняет многие черты Петрарки и Микеланджело. Способность возрождаться, свойственная античному миру, повторилась, таким образом, в истории. Это служит доказательством, что она может существовать длительно и беспредельно. Возрождение не есть случайное содержание одной исторической эпохи, скорее, это один из постоянных инстинктов духовной жизни человечества. Трудно сказать, что больше направляет ежедневно к дверям Бельведера толпу путешественников – отголоски ли воспринятых в готовом виде литературных традиций, или этот смутный инстинкт, угадывающий в античном источники жизни, способной вечно возрождаться. Для многих, во всяком случае, утреннее посещение Ватикана является бессознательным повторением на своем индивидуальном опыте тех же душевных движений, которые руководили людьми Возрождения и Гете.

Таково естественное действие Рима. Он неизменно вводит каждого в круг мыслей и чувств, восходящих к своей античной родине. Разочарование, которым сопровождается посещение Ватикана, ведет только к дальнейшим поискам. В самых этих поисках есть уже невольно принятая поза Возрождения. Современникам Поджио легче было выкопать из земли предметы античного искусства, чем нам освободить их от положения мертвых музейных вещей. Другой известный на весь мир римский музей, в Капитолийском дворце, во всем подобен Ватиканскому. В него можно приходить ради знания прошлого, но не ради связи с прошлым. Многим справедливо покажется, кроме того, что и знание античного, которое доставляют оба эти музея, далеко от полноты и цельности. Мы видим здесь только искусство на службе у императорского Рима – копии с знаменитых греческих статуй, последние побеги эллинистического искусства, портретную римскую скульптуру и саркофаги. Озарение Винкельмана состояло в том, что ему удавалось иногда угадывать сквозь это Грецию. Но знание художественной истории ушло далеко со времен Винкельмана. Нам не нужно больше угадывать Грецию, мы можем видеть ее в Афинах, в Олимпии, в Британском музее.

Нынешний путешественник яснее видит два античных мира там, где современники Гете видели только один. Стремясь к чистому источнику древней цивилизации, он готов даже в Риме искать прежде всего Грецию. Он склонен мало ценить и промежуточный мир эллинистической культуры. Греция Праксителя составляет предел его внимания, обращенного преимущественно к эпохе Фидия и предшествовавшим ей векам архаизма. Этому вкусу ни Ватиканский, ни старый Капитолийский музей не могут предложить почти никакой пищи. Но в Риме есть два других музея, основанные людьми нашего времени. Они построены по более точному историческому масштабу и освещены более верной эстетической перспективой, чем музеи, устроенные в конце XVIII века. Это – новый Капитолийский музей в палаццо деи Консерватори и Национальный музей в термах Диоклетиана. Происхождение хранящихся в них богатств относится к семидесятым и восьмидесятым годам прошлого века, когда Рим стал приспособляться к своему новому положению европейской столицы и когда в нем началась усиленная строительная деятельность. Было проложено множество новых улиц, и для этого пришлось снести целые кварталы старых домов, вырубить сады виллы Людовизи и уничтожить виноградники, занимавшие большую часть Виминала и Эсквилина. Тибр был заключен в многомиллионные набережные, выстроенные без всякого чувства красоты и желания сохранить живописные линии его берегов. Число мостов, переброшенных через него, увеличилось втрое. Все эти сооружения требовали обширных земляных работ, и редкую неделю заступ и кирка римских землекопов не встречали античных статуй и фрагментов. Находки, вырытые на Эсквилине и на месте садов Мецената, образовали ядро нового Капитолийского музея. При постройках на вилле Людовизи был найден украшенный рельефами трон Афродиты, составляющий лучшее достояние музея в термах Диоклетиана. Но особенно много доставили этому музею различные работы, производившиеся в ложе Тибра и на его берегах. Старая латинская река дала при этом такую обильную художественную добычу, что ради нее многое можно простить строителям тибрских набережных. Здесь, на берегу реки, в садах Фарнезины был найден, между прочим, и римский дом эпохи Августа, декоративные гипсы и фрески которого можно видеть также в Национальном музее.

Римляне века Августа и века Адриана были страстными коллекционерами. Благодаря этому последние раскопки доставили обоим новым музеям ряд вещей, происходящих из Греции четвертого, пятого и шестого столетий. В термах Диоклетиана и в палаццо деи Консерватори образовались залы архаической Греции. Трон Афродиты дает там почувствовать всю прелесть аттического рельефа накануне золотого века Греции. Необыкновенно красив оттенок, который приобрел от времени его желтый, как мед, паросский мрамор, сверкающий в изломе крупными блестящими зернами. Столь же сильно пожелтевшая статуя Афродиты, в верхней зале, привлекает современного путешественника, равнодушно проходящего мимо Венеры Капитолийской и оказывающего лишь мимолетное внимание эллинистической Венере Эсквилинской в палаццо деи Консерватори. Эта Афродита – пятый век Греции и, может быть, отличное повторение Афродиты Садов, изваянной Алкаменом. Даже аттическую надгробную стелу можно видеть в новом Капитолийском музее, украшенную рельефом, – девушка с голубем. И несущая лавр fanciulla d’Anzio[96] с триумфом вступила недавно в музей Терм, чтобы украсить его своим присутствием – присутствием несомненного греческого оригинала века Праксителя.

Самый полный список находящихся в Риме греческих вещей лучшей поры оказался бы не очень длинным. Даже не видевший Греции и знающий только один Британский музей любитель прекрасной древности может назвать Рим городом, бедным высокими примерами античного искусства. Еще более беден был Рим настоящими греческими произведениями в дни Винкельмана, но это не помешало ему и тогда быть обильным источниками подлинного энтузиазма перед античным. Может быть, вовсе не в свете музеев следует искать этих источников. Кто решится утверждать, что действительно почувствовал Грецию в четырех стенах лондонского хранилища и удержал в душе ее образ, выйдя на вечно мокрый хлопотливый Странд или спустившись к по-северному мечтательным, дымчатым и романтическим рощам Хайд Парка? Гений места в Лондоне явно чужд гению мест, где увидели впервые свет мраморы Парфенона и Деметра Книдская. И не ближе ли к воздуху, каким питали свою невидимую жизнь эти существа из античного мира, тот воздух, которым дышит всякий из нас на обширном дворе пусть не имеющего таких первоклассных вещей римского музея Терм? Этот киостро, построенный по рисункам Микеланджело, служил некогда двором картезианского монастыря при соседней церкви Санта-Мария дельи Анджели. Часть античных коллекций размещена в уютных монашеских келиях, сохранивших еще свои маленькие отдельные сады. Посетитель, рассматривающий здесь античные рельефы, может услышать иногда падение созревшей груши или стук в окно колеблемого ветром лапчатолиственного фигового дерева. У старых кипарисов посреди двора играет фонтан,