Книга Соломон Кейн и другие герои - Роберт Ирвин Говард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставаясь всего лишь неприметной тенью среди теней, Турлог заскользил вдоль стены дома… Заметив боковую дверь, он очень осторожно приблизился, но тут же отпрянул и вновь прижался к бревнам. Кто-то возился внутри, открывая щеколду. Потом дверь распахнулась, и наружу не то чтобы вышел — скорее, вывалился здоровенный воин. Он гулко захлопнул за собой дверь… и заметил Турлога.
Бородатый рот раскрылся было для крика, но завопить воину не удалось. Руки гэла метнулись к его горлу и сомкнулись на нем, как волчий капкан, так что наружу вырвался лишь придушенный хрип. Одна рука воина перехватила запястье Турлога, вторая вытащила кинжал и пырнула снизу вверх… Однако удара не получилось — воин уже терял сознание, и кинжал безобидно проскрежетал по кольчуге изгнанника, после чего упал в снег. Северянин обмяк в хватке Турлога, его горло было попросту смято железными пальцами гэла. Турлог презрительно отшвырнул прочь мертвое тело, плюнул убитому в лицо и вновь повернулся к двери. Щеколда внутри не встала на место, и дверь стояла полуоткрытая. Турлог заглянул внутрь и увидел безлюдную комнату, заставленную пивными бочонками. Гэл беззвучно вошел и прикрыл за собой дверь, но не стал ее запирать. Следовало бы спрятать тело убитого, но он не представлял себе, как это сделать. Оставалось уповать на удачу — труп лежал в глубоком снегу, может, никто и не заметит его…
Турлог пересек комнату и обнаружил, что она выводила в следующую, развернутую параллельно внешней стене. Это также была кладовая, и в ней тоже никого не было. Комната соединялась с главным залом проемом, который вместо двери перекрывала своеобразная занавеска из шкур. О том, что по ту сторону располагался именно главный зал, свидетельствовали звуки хмельного веселья. Турлог осторожно выглянул в щелку…
Перед ним предстал пиршественный чертог — огромное помещение, служившее для пиров и советов, а хозяину скалли — еще и опочивальней. Сегодня в этом зале, под прокопченными стропилами, стояли столы с яствами и происходила безудержная попойка. Золотобородые великаны сидели и лежали на грубых скамьях, бродили по залу и валялись на полу. Они вволю хлебали пенистый напиток из рогов и кожаных кружек и огромными порциями поглощали ржаной хлеб с кусками мяса, которые откраивали поясными кинжалами от целиком зажаренных туш. Сцена разнузданного веселья странным образом не соответствовала убранству чертога, ибо по стенам были развешаны богатые трофеи и предметы искусства, говорившие о немалом мастерстве своих цивилизованных создателей. Здесь были чудесные ковры, сработанные норманнскими женщинами, богато отделанное оружие, помнившее руки принцев Франции и Испании, доспехи и шелковые одежды из Византии и с Востока — ибо корабли-драконы ходили далеко и отовсюду возвращались с добычей. А среди боевых трофеев висели охотничьи — видимо, чтобы подчеркнуть власть хозяина дома, распространявшуюся не только на людей, но и на зверье.
Современному человеку едва ли удастся вообразить себе чувство, которое Турлог О’Брайен испытывал к людям, веселившимся в доме. Для него это были дьяволы во плоти. Людоеды, населившие север только для того, чтобы нападать на мирные племена юга. Они считали всю землю своей добычей — приходи и бери что захочешь, бери и трать, как заблагорассудится. Турлог смотрел на них в щелку, и его разум горел, а душа корчилась в судорогах. Он ненавидел их так, как способны ненавидеть лишь гэлы, — эту их великолепную самонадеянность, их гордость и власть, их презрение ко всем иным племенам, их суровые и надменные взгляды… Вот именно, взгляды! Турлога всего более бесили эти глаза, взиравшие на остальной мир с презрением и угрозой.
Гэлы и сами бывали жестоки, но их посещали странные мгновения сострадания и доброты. У северян какая-либо чувствительность отсутствовала начисто.
Не следует удивляться, что зрелище их веселой пирушки подействовало на Турлога подобно пощечине. Чтобы окончательно свести его с ума, недоставало лишь одного, и эта последняя капля не заставила себя дожидаться. Во главе стола восседал Торфель Светловолосый — молодой, красивый, наглый, раскрасневшийся от гордости и вина. Следовало отдать ему должное, Торфель был и вправду очень хорош собой. Телосложением он напоминал самого Турлога, разве что был несколько крупнее, но на этом все сходство между ними кончалось. Турлог был необычно чернявым среди в общем-то смуглого и темноволосого племени; Торфель выделялся исключительно светлыми волосами даже среди белобрысых сородичей. Его волосы и усы были словно свиты из тонких золотых нитей, а светло-серые глаза так и сверкали, отражая огни. А рядом с ним… — вот когда ногти Турлога впились в ладони! — рядом с ним сидела Мойра, наследница О’Брайенов. Какой чужой выглядела она среди этих здоровенных мужчин и крепких желтоволосых женщин! Она была маленькой и хрупкой, а гладкие черные волосы отливали красноватой бронзой. Кожа у нее была белая, как и у них, но с таким нежным румянцем, каким не могли похвастаться даже первейшие красавицы Севера. Турлог разглядел, что пухлые губы Мойры поминутно белели от страха — девушка пыталась съежиться, спрятаться от жуткого шума и грубого веселья своих похитителей. Вот Торфель самым наглым образом обнял ее за плечи, она содрогнулась…
Перед глазами Турлога поплыл красный туман, стены зала заколебались… Он вновь совладал с собой, но это далось ему немалым усилием.
— По правую руку Торфеля сидит его брат Озрик, — пробормотал он едва слышно. — А по левую — Тостиг, датчанин, и про него говорят, будто он способен рассечь быка надвое этим своим громадным мечом… А вон там Хальфгар, и Свейн, и Освик, и сакс Этельстан… кажется, единственный человек в этой стае морских волков… Эй, а там, во имя всех дьяволов, еще кто? Священник?..
Это и вправду был седовласый священник. Он очень тихо и неподвижно сидел посреди шумного пира, перебирая четки. Турлог заметил, что его глаза то и тело вспыхивали жалостью, когда он находил взглядом ирландскую девушку во главе стола… Потом Турлог разглядел кое-что еще. В сторонке, на небольшом столике — красное дерево, богатая резьба… видно, украли где-то на юге — стоял Темный Человек. Знать, те двое покалеченных воинов все-таки приволокли его в дом. Заметив идола, Турлог испытал странное облегчение, и его кипящий разум начал мало-помалу успокаиваться. Вот только почему статуя, которую он помнил примерно пятифутовой, казалась теперь гораздо больше прежнего? Темный Человек возвышался над пировавшими — изваяние Божества, занятого непостижимыми размышлениями превыше разумения двуногих насекомых, ползающих и шумящих у ног… Как и прежде, при взгляде на Темного Человека Турлогу померещилась незримая дверь,
